Колька на то слегка призадумался; однако, уже больше по инерции, продолжал загрязнять воздух надоедливо похожими словами. Терпение дяди исчерпалось, и он пригрозил, что если племяш не заткнётся сию минуту, то он невесту точно не привезёт. Племяш замолчал и покинул сцену, и дядя смог, наконец, сконцентрироваться на отборе других пассажиров. При этом он холодно отметал родственные, дружеские и другие связи. Как какой-нибудь американец, он в голове держал только барыш.
Засунув все барыши в карман, посадив в кабину трёх пассажиров, бульдозерист помахал рукой обледеневшей деревушке и стал заводить мотор. Нелепо, конечно, тащиться на гусеницах добрую сотню километров, но если бы не было бульдозера, и Перетятько в тот момент предложили поехать на телеге, он и от телеги бы не отказался. Самоходной груде железа, казалось, ничего не оставалось, как, дробя гусеницами землю, обледеневшую от холода, ринуться в сторону переправы. Но, как нередко случается с техникой, заброшенной в русские поселения, двигатель бульдозера закапризничал, и дальше, пока его зло и упорно всё же пытались впрячь в работу, вёл себя, будто простудился по вине резкого похолодания — клацал, кашлял, хрипел, сопливился (если есть невидимые слёзы, почему не быть невидимому насморку).
Велев всем убраться из кабины, бульдозерист пару часов ковырялся в замасленном металле, потом с выкриком разбирайтесь! швырнул перед продрогшими пассажирами деньги, свалявшиеся в комок, свой незаработанный барыш, и взбешёнными шагами удалился приводить нервы в порядок. В какой-то момент он обернулся и состроил грязный кукиш в сторону отвергнутых, обиженных, волками глядевших односельчан.
Каким-то пронырливым крестьянам удалось-таки уговорить грузовичок (крестьяне уговаривали не машину, а к ней прикреплённого водителя, который в то утро не мог проснуться, а проснувшись, ничего не понимал, пока ему щёки не отхлестали и в глотку не влили целый стакан). Уговоры оказались плодотворными, что внешне отразилось на походке, которой водитель пересекал пространство между его халупой и перелатанным грузовиком. Походка водителя напоминала походку матроса во время шторма. Грузовик был похож на те машины, что в весёлых клубах пыли катили по просёлочным дорогам в годы довоенного энтузиазма, а в кузове задорные девчата с граблями, лопатами, в платочках распевали песни из кинофильмов.
Шофёр был пьян в хорошую сторону — весело скалился на пассажиров, деньги принимал не как бульдозерист, а сколько давали, на то и кивал. После не очень долгих попыток уговорить машину ключом, он отсосал маленько бензина в ржавую банку из-под консервов, плеснул ещё меньше в карбюратор, крутанул пару раз рукоятку завода, мотор почихал, лениво задёргался, и вскоре неспешно, но без провалов набрал нужные обороты. Ещё веселее оскалив зубы, шофёр вытащил из телогрейки недопитую поллитровку, прополоскал бензиновый рот, но водку, использованную для полоскания, не выплюнул, как, вроде бы, полагалось, а отправил внутрь организма, потом глотнул ещё пару раз, забрался в кабину и взялся за руль.
