— Повезло тебе, Платон! — сказал Спешнев, когда я доложил ему о приказе. — В Петербург поедешь, к самому государю. Я вот там не бывал, и его величество никогда не видел. Куда нам! — вздохнул он.
— Я вернусь.
— Вряд ли, — покрутил головой он. — Такой случай упускать нельзя. Но все равно спаси тебя бог. Того, что ты сделал для меня и других в батальоне, забыть невозможно. Я распоряжусь, чтоб тебя собрали надлежащим образом.
Он повернулся и ушел. Мне показалось, что на последних фразах его голос дрогнул, а глаза повлажнели. Да и я сам… Ко мне подошел Синицын.
— Сымайте мундир, ваше благородие! — предложил сходу. — Он испачкался и порван. Почистим и заштопаем. Дать бы новый, да только взять негде, — он вздохнул.
— Не беда, — сказал я. — В Петербурге пошью новый. Деньги есть.
— Возьмите! — он протянул мне холщовый мешочек. Я заглянул внутрь. Там лежало двое часов, золотых.
— Откуда?
— У казаков были. Семен Павлович велел собрать их и похоронить, пока есть время — выручили они нас. Кто бы мог подумать? Охальники и грабители, а пожертвовали собой. Царство им небесное! — прапорщик перекрестился. — Вот на них часы и нашли. Мертвым без нужды, а вам пригодятся.
Синицын снова вздохнул.
— Одни возьму, — сказал я. — Мои француз штыком разбил. А вот вторые…
Я задумался, затем, вытащив из мешка часы, направился к артиллеристам, которые под присмотром Кухарева чистили орудия. Раненого штабс-капитана Зыкова увезли в лазарет, и Ефим остался единственным офицером у пушкарей.
— Ефим Игнатьевич! — окликнул прапорщика.
— Слушаю, ваше благородие! — повернулся он ко мне.
— Держи! — я вложил ему в руку часы. — Это за выстрел по флеши. Если бы не вернулся и не выпалил — конец бы нам всем.
— Как же было не вернуться, ваше благородие? — сказал Кухарев. — Свои же гибли. Дорогие, — добавил, разглядев часы, — мне не по чину.
Он попытался вернуть подарок, но я заложил руки за спину.
— Бери! И на поле нас спас, дав залп по полякам. За такое по гроб поить нужно. К сожалению, не смогу, уезжаю в Петербург. Не знаю, вернусь ли, но случится быть в Залесье, предавай поклон графине.
— Которой? — улыбнулся Кухарев. — Старой али молодой?
— Обоим, — сказал я и, повернувшись, пошел прочь. Долгие проводы — лишние слезы, а солдату собраться — только перепоясаться. Хотя вещей к моему удивлению набралось полный чемодан. Узнав, что мы едем в Петербург, к нам потянулись солдаты, и каждый что-то нес: кто новую рубаху, кто чистые онучи, кто льняной утиральник. Натащили столько, что не помещалось в чемодан, купленный мной у маркитанта, и я, поблагодарив, попросил разобрать подарки обратно. Приказал Пахому не забыть гитару. Уцелел грушенькин подарок, несмотря ни на что. Спустя полчаса вместе с денщиком мы скакали к Виллие. Нас сопровождали двое егерей, они уведут коней обратно. Прощай, Мыш! Мы с тобой так и не подружились, но упрекнуть тебя не в чем. Прощайте боевые друзья! Даст бог, свидимся. Россия, хоть и большая, но не настолько, чтобы потеряться…
