Думала я редко. Соображала – это да!! И принимала решения – это тоже да!! И эти, замечу, фундаментально молниеносные решения вели меня, замечу, к очередному фундаментально бессмысленному реестру занятий.
Удивительно: за сорок лет я, пожалуй, больше себя так никого и не полюбила. А себя я не люблю вообще. Парадоксально как-то звучит. Но я именно так чувствую все это.
Думать я буду долго. Скорее всего меня затянет лет на двенадцать.
Надумавшись, я поем немного. Наесться я уже успела. И процесс этот меня стал раздражать так, как Артема каша, которую я ему варю с упорством барана, а он с упорством барана ее не ест. Квиты. 1:1.
Поем, чтобы начать читать.
Я прочитаю все, что уже прочитала за свою жизнь. Но раз в пять медленней и не пропуская сцены войны у Толстого в романе. Я из желания, а не потому, что было круто и модно, прочитаю «Улисса» и наконец пойму, что к чему, и, разумеется, захочу перечитать «Дублинцев». Цвейга, Драйзера и Голсуорси я, разумеется, перечитывать не буду; пожалуй, Достоевского тоже. А вот «Вселенную Стивена Хокинга» точно прочитаю. Я вспомню все стихотворения, которые знала когда-то наизусть, включая «Бородино», «Онегина», Ходасевича, Маяковского, Хлебникова. Возможно, даже «цепану» Гомера и каких-нибудь не слишком эксцентричных французов, хотя они эксцентричны поголовно. «Божественную комедию» я выучу наконец наизусть. Бродским я закушу. Нет, закушу я Борхесом. Мне всегда хотелось жить в саду расходящихся тропок.
Я прочитаю все новое, все недочитанное, все купленное и пыльное, сваленное в углах моих комнат. Новые имена я буду запоминать кропотливо и не торопясь: это будут последние новые книги в моей жизни.
Журналы откопаю на чердаке и прочитаю тоже.
На все это уйдет лет девять-десять.
Десять лет пролетят как день. Слишком сильно я люблю читать и слишком давно этого не делала.
Лет семь после чтения я буду издавать звуки. Скорее всего буду читать вслух нараспев. Наверное, свое. И наверняка новое. Написанное в момент извлечения звука. Песня это будет или декламация, не известно и не важно. Все равно никто не услышит, а самому автору не дано понять, что он написал, и уж тем более классифицировать извлеченное из себя. Я пока не уверена, что не включу диктофон и не стану записывать себя – слишком сильна привычка фиксации. Очень буду рада, если забуду, наконец, про запись. Это будет означать, что мне практически удалось извлечь свое сознание из тюрьмы рефлексии.
