"Сказать мне уже было что. Бумагу я добыл, переплетные материалы, кроме картона, тоже. Делал я так: подсчитывал, сколько мне нужно было бумаги, фольги, форзаца, потом умножал на три и делал заявку в Госкомиздат. Там заявку рассматривали, делили мой запрос на три и выделяли. И все довольны: они, что урезали, а я, что получил, сколько хотел... Мне приходилось самому мотаться по городам. Сыктывкар, Балахна, Электросталь, Киев, Ленинград, Чехов - из города в город, из типографии на бумкомбинат... Жизнь в "Столице" кипела. Кабинет мой всегда был забит людьми буквально со всех концов страны. В городе Уварове, Тамбовской области, я покупал ангар, чтобы поставить в Москве склад для хранения бумаги, которая шла к нам вагонами из Балахны, Пензы и Сыктывкара; химзавод того же города поставлял нам два вагона гидросульфита натрия для обмена в Соликамске на бумагу; заключал договоры с Мичуринским кирпичным заводом на поставку кирпича, тоже для обмена; пробивал землю под Москвой под дачные участки для сотрудников; в Кисловодске покупал дом отдыха для сотрудников; с ВАЗом заключал договор на поставку "жигулей" для сотрудников; выбивал помещение для издательства (о, как это было трудно!)... В эти же дни я организовывал журналы "Русский архив", "Нива", "Фантастика" и газету "Воскресение"..." Страны рады, города веселы...
Герой Алешкина рационализатор и в кульминационном переживании душой чувства любви. "- Я сейчас созерцаю небесную красоту... Красота в ритме твоих бровей, губ, тоне щек, в красках твоих глаз, волос... Сочетание тона, ритма, красок, запаха, да-да, запаха и, может быть, еще чего-то, что я не могу назвать словами, привлекательно, близко моему темпераменту, моей психофизической конституции... я ощущаю волнение... интеллектуальное, с налетом чувственного, волнение, переходящее в какой-то мистический восторг..." В световом потоке объясняющей себя любви затаилась и тревога. И вправду случилось нечто ужасное. Кульминационный эпизод не отодвинулся в прошлое, а привел к катастрофе, гибели. Страсть героя, неведомо для него, оказалась кровосмесительной. Горчайший привкус недозволенности словно бы заложен уже в тембр, в звук душевных струн героя, даже в желание объяснить, растолковать необычность переживания. Писатель крупно рискнул с такой темой, развернутой в его "Беглецах", где одно неловкое движение пера может обернуться преступлением перед земным ходом вещей. Перед литературой. Но правда портрета страсти, само торжество испытавшего ее героя лишают тему и грана порока. Трагедия, да, трагедия. Гибель героя неизбежна, в результате чего вся его судьба-кульминация тоже оказывается проигранным вариантом. В прозе Петра Алешкина герою отказано забыться в страсти. Иначе он уже не герой. И Дмитрий Анохин доказывает это мгновенно принятым решением, круто оборвав свою жизнь, вместе с жизнью пожелавшей того любимой.
