– Никогда.
– Ей везло в карты?
– Не больше, чем мне.
– Она не предсказывала будущие события?
– Нет.
– Экстрасенсорные способности…
– У нее их не было.
– …со временем могут получить научное подтверждение.
– Выходит, что есть жизнь после смерти?
Надежда на множестве крыльев порхала над хирургом, но он боялся позволить ей приземлиться ему на плечо.
– Фими не читала мыслей, доктор Липскомб, – добавила Целестина. – Это научная фантастика. – (Он встретился с ней взглядом. Но промолчал.) – Она не могла заглянуть вам в голову и выудить оттуда имя Ровена. Имена Бизил или Фризил – тоже.
Словно испугавшись уверенности, светящейся в глазах Целестины, хирург отвернулся от нее, снова шагнул к окну.
Она последовала за ним:
– Одну минуту, после остановки сердца, ее не было в операционной больницы Святой Марии, так? Ее тело, да, оставалось на столе, но не Фими.
Доктор Липскомб поднес руки к лицу, закрыл рот и нос, как раньше их закрывала хирургическая маска, словно опасался вместе с воздухом запустить в себя идею, которая могла полностью его изменить.
– Если Фими здесь не было, а потом она вернулась, значит эту минуту она провела где-то еще.
За окном, под дождем и туманом, город казался более загадочным, чем Стоунхендж, незнакомым, как любой из городов в наших снах.
Из-под рук раздался какой-то звук, словно хирург пытался исторгнуть из себя душевную боль, вцепившуюся в него тысячью острых коготков.
Целестина замялась, не зная, что делать, что сказать.
И, как всегда в минуты неопределенности, она спросила себя, а как бы в такой ситуации поступила ее мать. Грейс, в бесконечном своем милосердии, обязательно нашла бы нужные слова, сделала бы все необходимое, чтобы утешить, подбодрить, вызвать улыбку у самого несчастного человека. Зачастую, кстати, никаких слов не нужно вовсе, ибо в нашем путешествии по жизни мы чувствуем себя такими одинокими, что нам достаточно лишь дружеского жеста, который заверит, что мы не одни.
Она положила правую руку на плечо хирурга.
И разом почувствовала, как напряжение покидает его. Руки Липскомба соскользнули с лица, он повернулся к ней, по его телу пробегала дрожь уже скорее не страха, а облегчения.
Он попытался что-то сказать, а когда не смог, Целестина обняла его.
Она еще не дожила до двадцати одного года, он был вдвое старше ее, но прижался к ней, как маленький ребенок, а она, словно мать, утешала его.
