— Опять? Пустое все это, — сердито сказала фрейлина, и прибавила повелительным тоном, словно из них двоих принцессой была она. — Иди немедля. Тетка зовет.
— Тетушка? Зачем?
— О женихе с тобой говорить будет.
— О некрасивом этом, Антоне-Ульрихе? Не хочу я его. Он на ягненка похож. То ли дело Мориц… — Аннушка слабо вскрикнула, произнеся это запретное, но такое вожделенное созвучие, и в один миг сначала смертельно побледнела, потом залилась густым румянцем.
— Эка тебя разукрасило, подруженька! — Юленька тоже подпустила русского просторечия и нежно потрепала Аннушку по щеке. — Мориц хорош, милая, спору нет. Только искренен ли сей прославленный селадон[13]? Стоит ли ему верить?
Юлиана приобняла Аннушку за талию и заглянула в глаза — настойчиво, вопросительно. Потом со вздохом отпустила. Ничего Анна еще не понимает… Девчонка! Гаданья на зеркалах да кавалеры у нее на уме. А Мориц Линар, саксонский посланник при русском дворе и предмет нежных чувств принцессы Анны, — тонкая штучка. Красавец, хитрец, опытный обольститель, ни слова в простоте — и ни слова в искренности. Удивительно, рассказывают, что в его карьере не было ни одной дипломатической миссии, которую бы он не провалил. Однако саксонский двор его ласкает, а внушительное состояние сего блистательного графа только прибывает после каждого подобного «провала». И здесь, в России, он себя покажет. Зачем еще слетаются сюда, словно саранча на тучные нивы, подобные ему? Себя остзейская баронесса и дочь шведского офицера Юлиана Магнусовна Менгден почитала патриоткой Отечества Российского, и потому презирала Бирона, смело обличала казнокрадов и чиноискателей при дворе, наипаче из иностранцев. Но, будучи честной сама с собой, признавала, что недолюбливать саксонского Морица Линара у нее есть сугубо личные причины.
— Кому же мне верить, Юленька? — Анна всегда завидовала уверенности и почти мужской внутренней силе своей подруги. Вот и сейчас хотелось прижаться к ней, почувствовать ее горячее дыхание, словно она — Мориц. Прекрасный кавалер, граф Мориц Линар…
Юлиана почувствовала это внутреннее Аннушкино движение и поспешила поклясться подруге в верности, преклонив колено у ее ног. Словно сама Юлиана была рыцарем, а Анна — его дамой. Впрочем, Анна действительно была прекрасной и хрупкой дамой. А Юлиану насмешливая природа угораздила родиться женщиной. Она же все время чувствовала себя воительным мужем, отважным рыцарем, заключенным в постылую женскую оболочку, отягченную излишними украшениями плоти и физиологическим
