— Не понял, — удивленно произнес тогда Игорь. — На чью беду?
— На нашу. На мою, наверное, — уточнил Гуля сипловато. — У нас своя почта, с зонами связь поддерживается. Тут же не большая земля, Соликамск, нашего брата везде полно. Советская власть, мусора — ширма. Они думают, что все держат. На самом деле им позволяют, и они это знают.
— То есть?
— Край весь поднимется, коли что не так. Красных наши не любят. Ссученных — также. Чуть затлеет — все, пусть сливают воду. Резать красную масть начнут люто. Пока они под ружье своих поставят и подтянут, разгорится кругом. Знаешь, как в каторжном краю бунтовать умеют?
— Не знаю, — признался честно.
— Друг за друга стоят. Ну а Голуб твой.
— Не мой.
— Пусть не твой — просто Голуб. Сука он. Про него плохая весть пришла. Уже после того, как вы подорвали. Чтобы долго не грузить, эта гнида фармазонская как-то так нашаманила, чтобы с Прошей нашим, царство небесное, в тайгу пойти. Будто кого-то там прижал, а потом, после всего, урка прозрел, покаялся, братве в ноги падал — не наказывайте. Палец отрезал.
— Кто? Кому?
— Жук тот. Сам себе. Как наказание. Или в петушиный угол, или палец долой перед честным народом. Ну его, не про то сказ. Говорю же, наши ждали Балабана. Думали, вместе с Голубом придет, тут мы ему и предъявим. Голуб прилетает сам. Двинул, говорит, кони старик, не выдержал перехода. Мой косяк, признаю — хотел немного подержать его в надежде, пусть успокоится, проявится. Выкупил, падлюка хитрая. Где прокололись — не знаю, но когти он рванул, аж задымило.
— Без документов?
— Как есть. Но такое животное в огне не сгорит, в воде не утонет, без мыла в жопу пролезет. Мусорам не сдаст, западло. Где-то потерялся. Будут искать, может, найдут. Тогда уже телиться не станут, приговор готов.
Игорь с детства и юности знал, как живет уличная босота и мелкий криминал. И по каким законам устраивает свою жизнь. Но только сейчас в полной мере осознал масштаб охвата огромной страны преступной империей. Государство в государстве, вывод однозначный. Причем это государство, пусть и горько признавать, работало в разы эффективнее, чем власть, которая вроде бы должна была с криминалитетом бороться. Вместо того все силы колоссального аппарата направлены не на фронт, а брошены на зачистку антисоветских элементов.
Возможно, от таких, как он, больше вреда, успокаивал себя Игорь. Особенно во время войны. Но крамольные выводы и тут напрашивались. Литовский учитель Арвид, высланный за то, что не принял новую власть, — неужели он точно такой же преступник, как Голуб? Или редактор районной газеты откуда-то из необозримой глубинки, с которым Игорь познакомился в лагере. Того посадили еще до войны. Вина его в том, что рамочка вокруг портрета товарища Сталина в передовице оказалась слишком темной и напоминала траурную, а это диверсия. Почему же его недосмотр — тяжкое преступление, а сам редактор не менее опасен, чем сам Балабан…
