— Никто над тобой не подтрунивает, — сказал Пеннойер.
— Так красива или нет?
— Слушай, Кутерьма, давай больше не будем об этом, хорошо? А то заладила одно и то же. Не утомляй меня!
— Нет, Пенни, скажи честно: она красива или нет?
— Будь оно все проклято! Ну, хорошо, я тебе скажу: нет, нет и нет!
— Вот тут, Пенни, ты врешь. Признайся, ты ведь отрицаешь это только потому, что разговариваешь со мной. Не надо. Ответь, ты считаешь ее красивой?
— А ты? — глухо прорычал Пеннойер, доведенный до белого каления.
Флоринда помолчала, опустила глаза, полюбовалась желтыми отражениями огней на плитах мостовой и наконец сказала:
— Да.
— Что — да? — резко бросил Пеннойер.
— Да, она… да, она красива.
— И что из этого следует? — воскликнул Пеннойер, пытаясь одним махом закрыть дискуссию.
— Билли думает о ней день и ночь, — произнесла Флоринда с таким видом, будто констатировала факт.
— Откуда ты знаешь?
— Не злись на меня, Пенни. Ты… ты…
— Я и не злюсь. Вот досада, а! Какая же ты все же глупышка, Кутерьма! Об одном тебя прошу: ради бога, не разрыдайся посреди улицы! Я не сказал тебе ничего, чтобы так расстраиваться. Ну же, давай соберись!
— Не бойся, я не расплачусь.
— Конечно же нет, просто мгновение назад мне показалось, что у тебя из глаз вот-вот брызнут слезы. Вот дурочка!
Когда город накрыло снегом, камни мостовых, стоптанные мириадами ног, пусть и очень отдаленно стали напоминать валуны в молчаливых лесах, где снежинки сначала весело носятся среди зарослей болиголова, а потом мягко опускаются землю.
Хокер сидел в своей студии, курил трубку, задумчиво похлопывая себя по коленке ладонью, и недовольно смотрел на оконченную картину. Потом вдруг со злобным криком вскочил, отвернулся, еще раз через плечо бросил взгляд на свое творение и громко выругался. После чего стал вышагивать взад-вперед, жадно затягиваясь и время от времени поглядывая на полотно, беспомощно взиравшее на него с подрамника.
Появившийся в мастерской Холланден при виде этой великой скорби застыл как вкопанный.
— Что случилось? — спросил он.
Хокер ткнул пальцем в холст:
— Дурацкая картина! Я от нее устал. Гроша ломаного не стоит, черт бы ее побрал!
— Как это?
Холланден подошел ближе, встал перед холстом и окинул его критическим взглядом:
— Как это? Ты же говорил, это твоя лучшая вещь!
— Какое там лучшая! — замахал на него руками художник. — Это же убожество! Это же ужас! Говорю тебе, хотел одно, а сделал совсем другое. Реализовать первоначальный замысел мне так и не удалось. Вот что в ней хорошего? Это? — протянул он к картине указующий перст. — Или, может, это? Мазня! Как же я от нее устал.
