* * *
— Ты бы почаще заглядывал в пансионат, дурачина, — сказал Хокеру Холланден.
— Я был там вчера.
— Вчера! И что из этого? Помнится, еще совсем недавно ты не мог усидеть на ферме и двух часов в день.
— Ступай к дьяволу!
— На днях Миллисента получила от Грейс Фэнхолл письмо.
— Вот как?
— Да. Грейс пишет, что… По-твоему, эта тень отливает таким чистым пурпуром?
— Разумеется, отливает, иначе зачем мне ее так изображать? И что же она пишет?
— Ну что же, если это пурпур, то глаза явно меня обманывают. Я бы скорее назвал этот цвет синевато-серым. О господи, если бы все, что художники живописуют на своих полотнах, было правдой, то мир состоял бы исключительно из обжигающего пламени и яркого сияния.
Хокера его слова привели в бешенство.
— Холли, ты ровным счетом ничего не понимаешь в том, что такое цвет. Ради бога, замолчи, иначе я тресну тебя мольбертом.
— Хорошо-хорошо, я лишь хотел тебе сказать, что пишет в своем письме Грейс. Она говорит, что…
— Ну что же ты, продолжай.
— Не торопись, дай время. Ну так вот, она называет город глупым и говорит, что очень хотела бы вернуться в «Хемлок Инн».
— Да? Это все, больше ничего?
— Больше ничего? А ты чего хотел? Да, кстати, еще она передает тебе привет.
— Вот как? Спасибо.
— Вот теперь действительно все. Боже правый, для столь преданного человека, каким ты себя проявил, твой энтузиазм и интерес поистине безграничны.
* * *
— На следующей неделе Уильям возвращается в Нью-Йорк, — сказал отец матери.
— Да? Он мне ничего не говорил.
— Но это так.
— Ничего себе! И что он, по-твоему, будет делать там до сентября, Джон?
— А я почем знаю?
— Все это очень странно, Джон. Бьюсь об заклад… бьюсь об заклад, что он едет повидаться с этой девушкой.
— Уильям говорит, у него там много работы.
Морщинистый долго разглядывал содержимое небольшого платяного шкафа, служившего буфетом.
— Остались только два яйца и полбуханки хлеба, — заявил он.
— Вот черт! — отозвался Уорвиксон, лежа на кровати и попыхивая сигаретой.
Голос прозвучал угрюмо. Говорят, что именно мрачному тону он был обязан своим прозвищем Большое Горе.
Морщинистый взирал на шкаф и так и эдак, оглядывая его с разных сторон, — можно было подумать, что он хочет напугать яйца, чтобы их стало не два, а больше, а полбуханки превратились в буханку.
— Чума тебя разрази! — наконец воскликнул он.
— Слушай, заткнись, а! — крикнул ему с кровати Большое Горе.
Морщинистый сел с суровым видом.
— Ну и что будем делать? — сдвинув брови, спросил он.
