Размышлять об этом было не особенно приятно даже такому суетному, с такою очерствелою совестью, человеку, в течение семидесяти лет довольствовавшемуся только самим собою и никогда не снисходившему до мысли о том, что думал о нем свет, поскольку это не касалось его удобства или удовольствий. Он в самом деле ни разу до сих пор не размышлял об этом; и если задумывался теперь, то лишь потому, что ребенок считал его лучшим, нежели он был, и, желая последовать его примеру, заставил его задать себе вопрос, действительно ли он представлял собою личность, достойную служить образцом для других.
Фонтлерой подумал, что у графа очень болит нога — настолько сморщены были брови смотревшего из кареты графа; внимательный мальчик рассудил не тревожить его разговорами и стал опять молча рассматривать деревья, папоротники и оленей. Наконец, миновав ворота и проехав еще вдоль нескольких зеленых изгородей, карета остановилась. Они приехали в Каурт-Лодж, и Кедрик соскочил на землю, прежде чем рослый лакей успел отворить дверцы экипажа.
Граф вдруг встрепенулся.
— Как, — сказал он. — Разве уже мы приехали?
— Да, — отвечал Фонтлерой. — Позвольте мне подать вам вашу палку. Опирайтесь на меня, когда будете выходить.
— Я не буду выходить, — произнес старик отрывисто.
— Вы… вы не хотите повидаться с Милочкой? — с удивлением воскликнул Фонтлерой.
— Милочка извинит меня, — сухо отозвался граф. — Ступай к ней и скажи, что даже новый пони не мог удержать тебя дома.
— Ей будет очень жалко, — сказал Фонтлерой. — Она непременно захочет увидаться с вами.
— Ну, не думаю, — был ответ. — Карета заедет за тобою на обратном пути. — Том, скажи Джеффри, чтобы ехал дальше.
Том захлопнул дверцы, и Фонтлерой, взглянув на деда с недоумением, пустился к дому. Граф имел случай — как раньше Хавишам — увидать пару красивых маленьких ног, с удивительною быстротою замелькавших по дорожке. Обладатель их, видимо, не хотел терять времени. Карета медленно покатилась дальше, но его сиятельство не откинулся на подушки, а все продолжал смотреть из окна. Через просвет между деревьями он мог видеть дверь дома, стоявшую настежь. Маленькая фигура вбежала по ступенькам, а навстречу ей показалась другая, тоже миниатюрная, фигура стройной, молодой женщины в черном платье. Казалось, как будто они обе слетелись вместе, когда Фонтлерой вскочил в объятья матери и, обвив ее шею руками, покрывал поцелуями ее красивое, молодое лицо.
В следующее воскресное утро к службе в приходской церкви собралось много народа. Действительно, м-р Мордаунт не мог запомнить, чтоб когда-либо раньше стечение богомольцев было так велико. Явилось не мало таких, которые вообще редко приходили слушать его проповеди. Но на этот раз можно было встретить здесь даже прихожан соседней церкви. Тут были дюжие, с загорелыми лицами, фермеры, здоровые, краснощекие, в своих лучших чепцах и шалях, фермерши, в сопровождении полудюжины ребят на каждую семью. Была и докторша с четырьмя дочерьми. На своих скамьях сидели и м-р Кимсей с женою, содержавшие аптекарский магазин и снабжавшие пилюлями и порошками весь околоток, и м-сс Диббль, и портниха, мисс Смифф, с подругой, м-сс Перкинс, модисткой; явился и фельдшер, и служащий из аптеки — одним словом, налицо были представители почти каждой семьи со всего пространства графских владений.
