•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Лев Рубинштейн,
писатель
/выпуск филфака Московского государственного заочного педагогического института–1971/
Я эти рассказики читал очень давно, но они не произвели на меня никакого впечатления, так как я уже хорошо знал Хармса и очень его любил. Поэтому «вторичные» тексты показались мне ненужными.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Илья Симановский,
соавтор книги «Венедикт Ерофеев: посторонний»
/выпуск МИФИ–2004/
Впервые я услышал эти анекдоты от старшей сестры или прочитал в одном из перестроечных журналов вроде «Юности» (или, может быть, на самиздатовских распечатках, которые у нас тоже валялись?). Это конец 1980-х или начало 1990-х годов, я был в младших классах. «Лев Толстой очень любил детей», «…и уехал в Баден-Баден», «однажды Пушкин переоделся Гоголем». Сестра и мама их цитировали. Примерно тогда же и теми же путями я узнал некоторые рассказы и пьески Хармса; особенно меня смешило «Мерзопакость, опять об Гоголя». Все это, разумеется, спутывалось в одного автора, а распуталось к первым курсам института, когда я купил трехтомник Хармса и тогда же узнал, что «Баден-Баден» — Хармс ненастоящий. Если раньше анекдоты меня смешили, то теперь я запрезирал их как грубую подделку. Я числил их чем-то вроде книжечек про Шерлока Холмса и Ната Пинкертона, которые ходили в начале 1990-х наряду с Конан Дойлем.
Поэтому, когда в начале 2000-х распространился томик Хармса, где эти анекдоты оказались в разделе «Приписывается Хармсу», я раздраженно втолковывал его обладателям, что это не Хармс и полное безобразие печатать это вместе с Хармсом. Морщился, когда младший брат однокурсника со смехом зачитывал оттуда именно «ложного Хармса» про «Достоевского, царство ему небесное». Мне это казалось дурным вкусом и оскорблением настоящего Хармса. Фамилий авторов я не знал, знал только, что они называются «Веселые ребята», и мне представлялось нечто вроде команды КВН.
Потом мое отношение к анекдотам снова изменилось. Сначала друг в компании процитировал про Льва Толстого, который идет с ночным горшком в руках и говорит, что «я кое-что наделал и теперь несу всему свету показывать». Я по привычке выдал знатока: «Это не Хармс!» И прилюдно сел в лужу, потому что это Хармс, «Судьба жены профессора», — рассказ, который я почему-то упустил. Это меня окоротило. Я подумал, что зря высокомерно относился к качеству анекдотов, раз за них можно принять настоящего Хармса. А потом, еще спустя лет десять, я прочитал в блоге Софьи Багдасаровой историю «дуэта» Доброхотовой и Пятницкого и так впервые узнал, что цикл не устный. Я думаю, это ключевой момент — читать анекдоты без рисунков, с которыми они задумывались, все равно что читать тексты песен, которые подразумевают мелодию. С рисунками «комплект» начинает «играть» совсем по-другому и оказывается не «псевдо-Хармсом», коварно маскирующимся под Даниила Ивановича, а самостоятельным и оригинальным жанром, передающим Хармсу уважительный поклон. Меня и сегодня раздражает, когда тексты Доброхотовой путают с Хармсом (у Парфенова в «Птице-Гоголе» был косяк — я страшно расстроился), но теперь я досадую из двустороннего уважения. И к Хармсу, и к настоящим авторам.
