Большинство исследователей признает негативную роль отходничества в жизни крестьянина. Земледелец вынужден был на длительный срок оставлять свое хозяйство и семью, при этом ему, как правило, приходилось наниматься на низкооплачиваемую, но тяжелую работу. Российский историк и государственный деятель князь Николай Шаховской отмечал, что крестьянское отходничество «развивает привычку к бродячей жизни и легкое отношение к ней», а также «склонность к известному риску…».
Крестьяне-переселенцы составили на Дону две неравные группы — помещичьих и станичных. По ревизии 1795 года, первых было 54 628 человек, а вторых всего 3836. Станичные крестьяне жили среди казаков, то есть в станицах. Это во многом определило дальнейшую судьбу этой крестьянской группы. К шестой ревизии, проведенной в 1811 году, станичных крестьян уже не существовало — все они были причислены к донскому казачеству: «Состоящих по Войску Донскому за разными станицами малороссиян, коих по ревизии 1795 года показано 3836 душ, переименовать в казаки и исключить из подушного оклада», — гласило утвержденное Александром I мнение Государственного совета.
Помещичьих крестьян ожидала иная участь. В конце XVIII века донская старшина очевидно превращалась в составную часть российского дворянства. Этому способствовала казачья политика императора Павла I, который рассчитывал превратить Землю Войска Донского в естественное продолжение внутренних российских губерний. Донская казачья верхушка уже вела дворянский образ жизни: большие усадьбы, дворовые люди в услужении, крестьяне, работавшие на владельческой земле. Однако эта комфортная жизнь находилась под постоянной угрозой. Крестьяне могли в любой момент уйти, и богатое многолюдное хозяйство запросто превращалось в усадьбу-призрак посреди степи. Вот как об этом писал Алексей Карасев: «…люди (богатые донские казаки. — А. У.) стали получать охоту к деревням, разного рода комфорту, но как вполне предаться барству, когда почти уже устроенные деревни рисковали в какое-нибудь прекрасное утро остаться без поселения? Станичные или хоть даже войсковые записи крестьян за помещиками были не совсем крепки: обок были приволья саратовские и астраханские и донские черкасы, при каком-либо особенно крутом обхождении с ними помещика, могли почти безнаказанно, оставить его на произвол судьбы и укрыться на пустынные берега Волги. Помещики понимали свое неловкое положение: возвращаться при неудаче в первобытное состояние станичника или хуторянина уже не позволяли и чин, и приобретенные привычки…»
