— Саблин, а вы с танкистом и со мной занимаемся дотом, на юге дот, нам надо будет заткнуть его быстро и дать сапёрам работать.
— Есть, — ответил Саблин.
— Казаки, идёте с интервалом в тридцать метров за сапёрами, как только они снимают мины, идёте в траншеи, я надеюсь, что пойду туда с вами. Сразу рывком, пока танк будет бить, доходите до траншей и сразу в гранты. Как умеете. Вопросы?
Под конец этой речи он уже охрип от крика, и на последнем слове голос у него уже сорвался.
— Господин подсотенный, — начал прапорщик Михеенко. — Может, радиста отправим огонь корректировать?
— Нет, — пытается орать офицер, — меня учили корректировать огонь, а радиста нет. Он сейчас в буране и не найдёт места для наблюдения, а я там только что был. Нет, сам пойду, один.
Одни он пойдёт. Никогда за Колышевым такого не водилось. Никогда не стремился он на передовую, а тут сам на рожон лезет на опасное дело. Как выйдет в эфир, так по нему сразу начнут миномёты бить. Ну, допустим, поначалу на ветер надежда есть, что мину точно при таком ветре не бросить миномётчикам, но если он так и будет в эфире висеть, они прицелятся, найдут его, возьмут с коррекцией и накроют. А он всё равно сам хочет идти и один.
Отчего это. Почему так готов рисковать, неужели дела у нас так плохи? Неужели и вправду так нужен этот Аэропорт, что этот нелюбимый в сотне офицер готов лезть в самое опасное место?
Аким, честно говоря, этого не понимал. Но и ему, Саблину, Колышев тоже не самое безопасное задание дал. Как только танк начнёт работать, так его тоже засекут. И через тридцать секунд, ну, через шестьдесят, танку ответят, и прилетят ему не мины, нет, в танк полетят «двухсот десятые чемоданы».
— Вопросов нет, полагаю, что задача ясна. — Орёт Колышев, он подходит к Акиму и вдруг кладёт ему руку на плечи, как лучшему другу, и говорит негромко, так что Аким едва слышит: — Я на вас надеюсь, товарищ Саблин, жизнь людей будет завесить от нас с вами.
— Принято, — говорит Аким.
Ему это всё не нравиться, но разве тут откажешься?
— Я буду на месте через семнадцать минут, вы тоже должны быть у танка через семнадцать минут, ваш позывной будет «броня». Не опаздывайте. Мне после выхода в эфир лежать там будет неуютно.
— Принято, — ответил Саблин.
А Колышев вдруг нашёл его руку в темноте и сжал. Лучше бы не делал так, сразу видно, что не знает правил человек, не знает, что пред атакой или пред каким другим опасным делом казаки не прощаются. Плохая это примета.
