Он был ниже ростом, чем его одноклассники, болезненный, близорукий, неспортивный.
Георге Хальгартен сообщает, что уроки физкультуры, которые вел некий господин Хагенмюллер, были для Гичмкмлсра настоящей пыткой. Однажды (со слов Хальгартена) Гиммлеру не удался полный оборот на турнике, и он повис вниз головой на виду у всего класса. Хагенмюллер не помог ему опуститься на землю, а, сняв у него с носа очки, стал раскачивать его до тех пор, пока у бедняги не посинели колени от напряжения. Такое унижение для подростка, который, как большинство его одноклассников мечтал стать офицером, было, вероятно, большим испытанием. Всю жизнь он страдал комплексом неполноценности из-за своих телесных недостатков. Даже напряженные занятия спортом в течение многих лет так и не превратили низкорослого, хилого человека в настоящего атлета. Зато все члены СС должны были отвечать исключительно высоким требованиям по физической подготовке. Бесконечные марши до полного изнурения, рискованные тесты на храбрость и постоянно вдалбливаемый тезис о «безграничной выдержке и выносливости», возможно, тоже были отзвуком тех далеких уроков физкультуры, которые проводил с ним Хагенмюллер.
И только война нарушила привычный ритм жизни юного Генриха, как и многих его сверстников. К началу войны ему исполнилось 14 лет.
Находясь под полным влиянием патриотического воспитания в королевской гимназии даже за родительским столом, он ни о чем так страстно не мечтал, как наконец-то стать солдатом, желательно военным моряком. Но в ВМФ, к сожалению, добровольцев в очках не брали. Многие часы проводил Гиммлер в военных играх вместе со своим другом Фальком Ципперером. В своем дневнике он тогда записал: «Я рад пойти в бой в мундире короля».
И только в январе 1918 года, когда война уже клонилась к окончанию, «воин Генрих», как гордо он назвал себя по латыни в письме к родителям, попал наконец в казарму. Там он и находился до заключения перемирия, так и не попав на фронт. Молодой воин воспринял это, естественно, не как личное счастье, а как позорное крушение надежд. К рождеству 1918 года он вернулся к родителям в Ландсхут несолоно хлебавши.
К физическим недостаткам прибавился еще и позорный изъян — не иметь права называть себя «фронтовиком». В будущей мужской дружине, сплотившейся вокруг ефрейтора Первой мировой, этот его изъян мог восприниматься как болезненное бельмо в глазу, от которого он смог освободиться лишь владея рычагами власти.
