— Приехал?
Купец снял шапку.
— Не ждал?
— Нет, — признался хозяин и, посмотрев на Алексашку, спросил: — Вдвоем ездите?
— Коваля тебе привел. Хлопец дюжий и жилистый. Или не нужен стал коваль? — Моргнув загадочно Теребеню, кивнул: — Этот и есть седельник Иван Шаненя. Пойдешь к нему в каморники.
Алексашка ухмыльнулся: говорил купец так, будто все было решено и договорено.
— Идите в хату, — предложил Шаненя.
Хата у Шанени небольшая, но уютная. У дверей, в углу — печь. От печи до стенки полати, накрытые цветастыми постилками. Чисто выскобленный стол в углу, лавка и большой дубовый сундук. Пол не земляной, а дощатый. В хате порядок. Алексашка понял, что смотрят его дородная дебелая баба и девка, дочка Шанени. Алексашка уселся на лавке.
— Сходи, Устя, воды. Мужики умоются с дороги, — сказал Шаненя дочке. — А ты, Ховра, доставай из печи и потчуй.
Устя принесла воды. Умывались во дворе, над дежкой. Устя черпала коновкой и лила на руки Алексашке.
— Студеная. Не из криницы?
Устя не ответила. Алексашка глянул на девку и не захотел больше ничего спрашивать: толстогубая, с острым, как у сороки, носом, рябоватым лицом. Ни в мать, ни в Шаненю. Плеснула на руки с коновки, повесила полотенце на частокол и пошла в сени. «Не понравилось, что чужие люди в хате», — подумал Алексашка, вытираясь. От холодной воды прошла усталость.
А в хате на столе уже ждали преснаки, толченый лук с квасом, просяная каша. Сели мужики за стол, а бабы вышли из хаты.
— Как оно, житье-бытье в Пиньске? — купец затолкал в рот пахучий преснак и шумно хлебнул квас с луком.
— Теперь везде одинаково, — подумав, ответил Шаненя.
— Пожалуй.
— Работы паны набросали по горло. В ход пошла сбруя. Хомуты пошивай только!
— Что ж, прибыль добрая! — обрадовался купец. — А начнешь брички и дормезы делать — пойдут талеры.
— Тебе, Савелий, ведомо, что на моих бричках далече не уедешь… — Шаненя затеребил бороду. — И еще, в обиду не прими, чернь стала побаиваться казаков.
— Про это я знаю. — Купец опустил голову. — Шановное панство молву пустило…
Внимательно слушал Алексашка разговор и не мог понять, что к чему? Совсем стал непонятным купец Савелий. Все полусловом, все намеками.
— У молвы язык длинный и острый.
— Зря, Иван, верит люд. Хмель не ворог Белой Руси.
— Не говорил, что все верят, — перебил Шаненя.
— Обожди, выскажу… И казаки не вороги. Думаешь, не знает гетман об этом?.. Знает! У него сердце болит денно и нощно. Может, и случилось, что сдуру казак секанул саблей по скотине. Лес рубят — щепки летят, Иван. — Купец положил тяжелую ладонь на грудь, смотрел Шанене прямо в глаза. — Гетманову грамоту привез. Своей рукой учинил Хмель.
