— Читать это выступление не стоит, дело прошлое, — заметил Хрущев.
И так далее и все в том же духе: обмен любезностями, вымученными шутками, которые не всегда были понятны. А о делах — только вскользь. И то по Берлину.
— Конечно, — признал Эйзенхауэр, — положение ненормальное, когда союзники продолжают оставаться в этом городе спустя пятнадцать лет после окончания войны. Но еще в 1945 году США взяли обязательства перед германским народом и, пока не выполнят их, не должно быть никаких односторонних действий Советского Союза, которые мешали бы им сделать это. Поэтому ваш ультиматум, господин Хрущев, вызвал серьезный кризис.
Никита Сергеевич не стал заострять эту тему.
— Поверьте мне, — сказал он, — у нас нет намерений предпринимать односторонние действия, хотя именно Соединенные Штаты предприняли односторонние действия в Японии, которые лишили нас наших законных прав.
— Было бы желательно, — со значением говорил он, — выработать общий язык, признающий сам факт существования двух германских государств. При этом подтвердить, что ни одна из сторон не будет прибегать к силе. От США не потребовалось бы юридического признания ГДР, а просто признание того положения, которое уже существует. Германское урегулирование способствовало бы и решению проблем Берлина.
Так прошло полтора-два часа вместо получаса, предусмотренного программой. Потом позвали журналистов и фотокорреспондентов, чтобы запечатлеть историческую встречу двух лидеров великих держав. Эйзенхауэр и Хрущев пожимали друг другу руки, улыбались, садились, вставали, снова садились, изображая серьезный, деловой разговор. После этого президент сказал, что хочет поговорить с гостем наедине.
Странный получился разговор. Эйзенхауэр сообщил напрягшемуся от внимания Хрущеву, что пригласил его в США, так как глубоко убежден: он, Хрущев, может стать величайшим политическим деятелем в истории. У него сильная власть в союзе государств, обладающих огромной мощью. А президент распоряжается только в США и то на шестнадцать месяцев — до ближайших выборов. После этого он будет продолжать любить людей — всех людей в мире, включая и русских. Эйзенхауэр хочет, чтобы они жили в мире и согласии. Но советский премьер будет обладать огромной властью еще долгое время. Если он мудро использует ее, то может стать человеком, который внесет огромный вклад в обеспечение мира во всем мире.
Хрущев был явно озадачен такой тирадой. Он ждал чего угодно — угроз, ультиматума, наконец, предложения поделить сферы влияния в Германии или на Ближнем Востоке, но не такого «наивного лепета». Что это, опять его испытывают на прочность?
