А он еще как оказался пригоден! Почти на тридцать лет стал несменяемым: пережил и Хрущева, и Брежнева, и Андропова, и Черненко. В личной жизни любил хорошие вина, поэзию, читал книги по истории и философии. А в политике вытягивался в струнку и колебался только вместе с линией партии. Сам инициативы не проявлял и сотрудникам своим не советовал:
— Не знаете, что делать? Выполняйте инструкцию. У вас нет инструкции? Так ничего и не делайте, ждите, когда появится.
При всем том его, бесспорно, сильной стороной была поистине лошадиная работоспособность, рабская безотказность и профессиональная компетентность в рамках спущенных сверху директив. Был отменным переговорщиком. Как бульдог, вцеплялся в противника и доводил дело до конца. Называл это по-своему, тяжеловесно: «Не дать погаснуть огоньку в конце тоннеля». Пример тому — заключение договоров о запрещении ядерных испытаний и о нераспространении ядерного оружия, — это его прямая заслуга.
В своих воспоминаниях Громыко дал одному из госсекретарей США, Дину Раску, такую хвалебную, с его точки зрения, характеристику: «Раск отличался завидной настойчивостью. Если у него имелась какая-либо запасная позиция по тому или иному вопросу, то он раскрывал ее лишь тогда, когда партнер по переговорам уже собирался встать из-за стола, чтобы закончить беседу. Выдержка и пунктуальность у него были отменные». Как будто писал о самом себе.
…Не успел самолет оторваться от земли, как Никита Сергеевич развил кипучую деятельность. С борта посыпались приветствия лидерам тех стран, над которыми пролетал Ту-114. Еще раз провели совещание, уточняя стратегию и тактику предстоящей встречи. Потом был обед — шумный, веселый, с тостами. Все выпили, но по маленькой.
А после Никита Сергеевич заснул. Проснулся он уже над Атлантикой. «Когда я проснулся, солнце уже взошло, — вспоминал Хрущев. — Разные мысли приходили мне в голову, когда я глядел на океан внизу. Я был горд, думая, что мы на пути в Соединенные Штаты на нашем новом пассажирском самолете. Нет, мы не поклонялись Америке… Причина нашей гордости была в том, что мы в конце концов заставили Соединенные Штаты признать необходимость установления более тесных контактов с нами…»
Президент Эйзенхауэр в это время уже ждал его на военно-воздушной базе Эндрюс в пятнадцати милях от Вашингтона. С ним был государственный секретарь Гертер, другие члены кабинета. Тут надо сказать, что с американцами произошел некий конфуз: советский самолет оказался слишком большим и посадить его в аэропорту Вашингтона было просто невозможно. Поэтому выбрали базу ВВС США Эндрюс. Однако и там самолет еле-еле развернулся на рулежных дорожках.
