Из ванной Феди и Глеб пошли в комнату Глеба. Глеб повернул выключатель, и Федя увидел небольшую темно-синюю комнату. Белая лампа из прозрачного мрамора облила мягким светом шведские полки с книгами, стол, очень обыкновенный, и на столе цветы, небрежно засунутые в вазу, несколько мягких стульев и диван.
Глеб зажег настольную лампу, и они сели.
— Чей это портрет у вас здесь?
— Это портрет неизвестной, репродукция. Я привез это из Англии. Это — Вистлера[89]. Вы посмотрите.
Глеб зажег небольшую красную свечку, лежавшую у него на столе, и поднес ее к картине. Это был портрет девушки. Лицо смотрело как бы из тумана, прямо из глаз в глаза. Неопределенность контур удаляла, а прямой взор странно приближал это лицо. Матовая белая кожа, синева глаз из-под чуть-чуть опущенных верхних век смотрели грустно и вызывали грусть.
— Правда, это прекрасно?
— Да, это, собственно, не портрет лица, это уже передача своего душевного состояния посредством чужого лица.
Концы полотенца болтались за ушами, странно освещаемые свечкой, поднесенной к портрету.
— Знаете что? Снимите полотенце!
Глеб заморгал в нерешительности.
— Нельзя. Мама сама придет через полчаса.
Потом Глеб показывал ему книги и все, что висело на стенах. Тут были ранние греческие скульптуры, «Весна» Боттичелли, английские прерафаэлиты. Все это заставляло сжиматься сердце, настраивало на значительность, так что невозможно было говорить ничего простого, банального, того, что всегда говорят люди. А если проскальзывали такие слова, как «надо опустить штору», то и эти слова становились значительными, потому что сквозь окно смотрелась таинственная ночь и вдали сверкала звезда.
Федя опять вспомнил свою комнату. Он жил за перегородкой, отделявшей его комнату от передней. Он слышал все звонки, и ему всегда приходилось открывать двери. В его комнате висела олеография «Украинская ночь». Точно такая олеография висела в парикмахерской, где он стригся.
Через полчаса постучалась Анна Михайловна.
— У вас тут интимность, я вам не помешаю? Вот я вам сама принесла угощение.
На подносе стояли две прекрасные хрустальные рюмки с токайским вином, лежало несколько груш, яблок, шоколадные конфеты и тонкое печенье.
Анна Михайловна сняла полотенце, потрепала сына по его черным волосам, и Глеб опять приложил губы к ее руке.
— Выпьем на «ты».
Они выпили, три раза поцеловались и заели вино печеньем. Но ни тот, ни другой не притронулись к конфетам и фруктам, почему-то это было невозможно.
