Как только появился господин Зекенгоф, все поняли, что дело проиграно. Он был не только мрачен, он свирепо шагнул к кафедре мелкими тяжелыми шагами, гораздо быстрее, чем всегда, расписался и с треском захлопнул журнал. Затем, не говоря обычного «садитесь», обратил свои маленькие, выпуклые глаза на дежурного, который в струнку стоял около кафедры, показал пальцем на кубик и спросил:
— Это что?
— Это... кубик.
Кубик?
Господин Зекенгоф размахнулся со всего плеча и с такой силой и ловкостью ладонью хлопнул по кубику, что он перелетел через головы учеников, ударился о противоположную стенку и со звоном упал на пол.
В классе была мертвая тишина.
— Я вам покажу кубик!
Лицо господина Зекенгофа налилось кровью.
— Садитесь! Дежурный! Моментально подобрать эту вещь и все деньги раздать обратно.
Дежурный подходил к каждому отдельно, спрашивал: «Ты сколько?» и раздавал деньги. Тут обнаружилось, что некоторые дали только две или три копейки, что больше у них не было.
— Кончил?
— Кончил. Имею доложить, что осталось семь копеек.
— Семь копеек? Давай их сюда.
Урок пошел своим чередом. Больше господин Зекенгоф никому ничего не сказал.
Но история этим не кончилась. Краткое заключение ее наступило через неделю: Колесников пришел в новом черном пальто и новой шапке.
— Откуда же у тебя пальто?
— Директор дал 25 рублей на пальто и на шапку.
* * *
Так мальчики проучили директора. С этого события в душе класса и в душе Феди начала происходить перемена: появилась критика. То один, то другой стал передразнивать учителей. Федя стал учиться заметно хуже. Смутное чувство, что не он плохой, как всегда говорили учителя и большие, а что что-то другое плохо, это чувство понемногу созревало в новую мысль и создавало нового Федю. Из прилежного ученика он понемногу превращался в лентяя — потому что учителя очень глупы. Поведение его начало портиться. Он с удовольствием и принципиально стал болтать на уроках, подсказывать, вообще — делать запрещенное. В его манерах стало появляться нечто вызывающее. Дома он стал держать себя букой, и Боба называл его «профессором кислых щей».
VI
Папа позвал Федю в кабинет.
Это было <так> необычайно, что Федя сразу спросил себя: «А в чем я виноват, что я наделал?» И собирал в голове свои провинности.
С папой никогда не бывало никаких разговоров. Разговоры каждый день бывали только такие:
— Что сегодня в школе?
— Ничего не было.
— Не спрашивали?
— Нет.
— А письменных?
— Не было.
Папа целый день проводил в конторе. Он приходил только обедать (и вышеописанный разговор всегда происходил перед обедом у умывальника), после обеда опять уходил в контору, потом приходил часов в семь, переодевался в сюртук и опять уходил.
