Уже долго дразнившее ум мельтешенье белесых неслышимых хлопьев на другом берегу предлежащего озера упорядочилось в некий столп небольшой высоты, и истерзанный Птицын поднялся с бетона, желая иметь лучший вид. Кровь шумела в ночной голове словно дождь. Отчего-то он понял, что тьма не пройдет до того, как он вызволит мальчиков; это его успокоило, и Аметист счел возможным замедлиться здесь и проверить мерцающий берег. Обойти воду справа мешал здоровенный кустарник, протянувшийся необозримо; Птицын не захотел с этим связываться и, решив попытать счастья с левого края, ровным шагом направился по перешейку. Глади водные не колебались по обе руки, напряженные, словно струна. Антрацитовый лес рос навстречу, ничего ему не обещая; Птицын перебирал в голове имена деревень, укрываемых им от него — три поближе, четыре подальше, — отвлекая себя от просившихся мыслей. Перейдя перешеек, с пологой поляны свернул в неказистые сосны, озеро потерялось мгновенно за зарослями, но напутственный холод остался, прилег на плечо; нагибаясь к невидной и мягкой земле удушающе низко и сминая черничник, Аметист наугад огибал водоем, знаменитый, он помнил, засильем ротанов, в бескормицу жрущих друг друга, — сам он видеть не видел, но слыхивал от навидавшихся. Скоро почва взялась подмокать и причавкивать, сосны — редеть, начиналось болото, нестрашное в сушь; все-таки он забрал еще в сторону, остерегаясь увязнуть, но, пройдя так недолго, уперся в завал, не берущийся по темноте, и вернулся на мокрое место. Наклонившись, попробовал землю рукой — всхлипнул коротко стриженный мох. Аметист изломал подвернувшийся сук и воткнул его перед собою на шаг и на два. Ничего твоего не прошу, произнес он, верни, что забрал у меня; с тем и двинулся через болото, считая шатанья от дерева к дереву; на седьмом подвернулась нога — устоял, на одиннадцатом повело и тряхнуло слегу, на двадцатом услышал, как озеро проговорило: приспе, а на двадцать четвертом ходу сосны кончились и от ноги его метров на пять прокатилось волнение почвы; Птицын замер, как цапля, оценивая обстановку, и тогда посредине трясины ему просияли две детские елки, растущие вровень. Их тончайшая хвоя была перед ним будто бы раздуваемый уголь — неподвижный зеленый, желтеющий жар раскалял изнутри ее иглы, освещая короткий участок болота, и теснимая в стороны тьма становилась грубей и жирнее. Берег был теперь близок к нему, отделенный завесой осоки, но видневшийся прежде мерцающий столп потерялся из виду; от воды пахло тягостно, мглисто, и Птицын дышал по чуть-чуть, увлеченный явлением елок. Свеченье безгласное их оживляло в уме память прежних молений в Успенском, но ни маеты, ни тревоги в нем не было — плавность и плавкость, проступала из желтого лезвийная белизна, и, уже догадавшись о них и предчувствуя скорое иссякновение сил, Аметист сделал в том направлении шаг и легко провалился по грудь в тепловатый сипящий кисель.
