— Правда?
Стокер развел руками.
— Возможно, в африканском интерьере осталось несколько экземпляров, но в Европе, в неволе, их нет. Последний умер несколько лет назад, а останки не сохранились.
— Трагедия! — Брови мистерa Пеннибейкер гневно вздрогнули, как усики злого жука. — Преступление!
— Ну, по крайней мере, у вас есть этот образец, — утешила его я.
Он кивнул, поворачиваясь еще раз к своему трофею.
— Это намного превосходит мои фантазии, — торжественно объявил он. — И следует отпраздновать. Тост!
• • •
Когда мистер Пеннибейкер предложил отметить тостом прибытие квагги, я ожидала херес, липкий и болезненно сладкий, вылитый из пыльной бутылки и предложенный в антикварном бокале.
Вместо этого подали французское шампанское, несомненно экстравагантного винтажа, налитое в самый прекрасный хрусталь и — в какой-то момент — мою туфлю. Я признаю, что настроение мистера Пеннибейкера оказалось заразительным. Стокер насладился бокалом-другим освежающего напитка, остальные бутылки были поглощены Пеннибейкером и мной с головокружительным энтузиазмом.
Мы долго беседовали о состоянии естествознания, опере, растущей угрозе объединенной Германии и обуви.
— Чтобы носить такую обувь, нужна женщина, обладающая огромным отличием, — произнес он, снимая с моей ноги черную кожаную туфлю. — Монахиня в своей простоте. Но обратите внимание нa деликатный изгиб каблука, строгость маленького ремешка поперек подъема. Это поэзия! Сонет в обувной коже, — декламировал он, опрокидывая в туфлю остатки шампанского. Он глотнул и причмокнул губами.
Стокер вздохнул, поднимаясь.
— Думаю, пора нам пожелать хозяину спокойной ночи, — предложил он.
Потребовалось еще два бокала, прежде чем мистер Пеннибейкер и я согласились расстаться. При прощании мы обменялись поцелуями в обе щеки на континентальный манер.
— Какой милый маленький человек! — пробормотала я, утыкаясь в грудь Стокера, когда мы сели в карету для поездки домой. — Правда, жаль его чучелa котят...
Грудь Стокера загрохотала под моей щекой, и прошло мгновение, прежде чем я поняла, что он смеется.
— Спи, Вероника. Я разбужу тебя, когда мы будем дома.
• • •
На самом деле он не разбудил меня, когда мы приехали домой. Я проснулась в одиночестве, одетая в ту же одежду, что носила прошлой ночью, с сильной головной болью. Во рту был вкус, как будто там поселилась гниющая росомаха. Я добралась до кровати уже под утро, поэтому поднялась гораздо позже, чем обычно. Я умылась, оделась и направилась в Бельведер — просторный, отдельно стоящий бальный зал, где находилась коллекция Розморрана.
