Впрочем, это всё уже было.
Читал, читал и обдумывал бесчисленное количество раз.
«С очей его вдруг слетела повязка. Боже! и погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погасить искру огня, может быть, теплившегося в груди, может быть, развившегося бы теперь в величии и красоте, может быть, также исторгнувшего бы слёзы изумления и благодарности! И погубить всё это, погубить без всякой жалости!.. Он схватил кисть и приблизился к холсту. Пот усилия проступил на его лице; весь обратился он в одно желание и загорелся одною мыслию… Но увы! фигуры его, позы, группы, мысли ложились принуждённо и несвязно. Кисть его и воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порыв преступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывался неправильностию и ошибкою… Как беспощадно-неблагодарно было всё то, что выходило из-под его кисти! Невольно обращалась она к затверженным формам, руки складывались на один заученный манер, голова не смела сделать необыкновенного поворота, даже самые складки платья отзывались вытверженным и не хотели повиноваться и драпироваться на незнакомом положении тела. И он чувствовал, он чувствовал и видел это сам!»
В общем, я даю «Сезанну» команду «стереть». И присовокупляю к ней — «без возможности восстановления». Мои визуалы гаснут один за другим. Мне кажется, что это я сам гасну — «без возможности восстановления».
Мириадами огней мерцает за окном город.
Я вспоминаю, что Тино Бономи, тот, кто создал метод прошивки, в конце концов выбросился из окна. Видимо, понял, что это единственный способ вырваться из тюрьмы, в которую он сам себя заключил.
Тоже — выход.
И вместе с тем этот выход меня как-то не привлекает. Лично я отнюдь не стремлюсь вырваться из ниоткуда, чтобы потом попасть в никуда.
Не вижу смысла.
Я почему-то уверен, что там — то же самое.
* * *
Прошивку я Арине всё-таки ставлю. Я совершенно не хочу этого делать, но есть у женщин одна особенность: они умеют превратить тебя в должника. Причём долг этот даже в принципе невозможно отдать, чем больше по нему платишь, тем больше оказываешься должен.
Меня это всегда раздражало. А в данном случае моё раздражение выражается в том, что я ещё раз пытаюсь отговорить её от ментоскопирования. Я объясняю ей, что, конечно, лауреат «Карусели» обретает множество благ: картина его, «подлинник», то есть базовый визуал, обычно продаётся за весьма приличную цену, он также, в зависимости от договора, имеет право продать ещё пятьдесят или сто электронных «авторских копий», которые удостоверяются цифровыми подписями, целый год — правда, уже по затухающей — о нём пишет пресса, у него берут интервью, он сверкает, он пенится, он участвует в круговороте светских мероприятий, возможно, что несколько фирм сделают ему заказы на художественную рекламу. Всё вроде бы здорово, всё отлично. Только надо иметь в виду, что ещё никому не удавалось подняться на эту вершину дважды. Никому не удавалось удержаться на ней больше одного годового цикла. Ты понимаешь? Через год придёт другой победитель, и тебя сбросят в отвал. Сгоришь, как спичка. Обгорелая спичка никому не нужна.
