— Я постараюсь, — она присела к столу, сцепила пальцами шаль на груди, пробуя на язык янтарно-коричневую жидкость. Она жгла горло. Внутри разливалось приятное тепло…
Он выжидательно смотрел на нее, его глаза мерцали темно-изумрудной искрой. Один раз ей даже показалось — слезой, она испуганно моргнула, вздрогнула. Слеза не выкатывалась. Взгляд просто мерцал влагой: глубокий, внимательный, серьезный. Горький… Ей почему то подумалось, что именно так он и мог смотреть на Лику, когда она танцевала… Разве, что тогда на лице его играла улыбка. Теплая, любящая… Когда она начала рассказывать, то внутренне силилась вызвать к жизни эту улыбку или хотя бы подобие ее… Но это ей так и не удалось. Во время ее рассказа Павел Дмитриевич лишь хмурился, сдержанно-нервно покашливая. Взяв в руки бокал, отошел ко окну. За ним уже мягко густели сумерки… Произнеся негромким хрипловатым шепотом то, последнее, предсмертное, что говорила ей Лика, она закрыла лицо ладонями. Плечи ее дрожали, она силилась прийти в себя. Он подошел сзади, плотно окутал ее платком, коснулся безвольной, мягкой кисти сухими, словно от жара, губами.
— Ирина, милая, спасибо Вам… Эти слова так нелепы. Так смешны, по сравнению с тем, что Вы сделали для Лики… Но что мне Вам сказать? Я не знаю. Простите.
— Да ведь и я не знаю, как утешить Вас! — в замешательстве она принялась переставлять на столе чайную посуду. Мягкий огонек свечи-лодочки затрепетал от ее движений…
— Не надо утешать. Чтобы привыкнуть к Тени нужно какое то время. Так говорит Восток.
Она вздрогнула, покачала головой, прошептала яростно:
— Никогда не привыкну! Ни-ко-гда!! Лика была лишь маленьким восьмилетним ребенком. Она не сделала никому зла! Почему так случилось. В моем бытии больше ошибок, горечи злобы… Почему — не я? — она бессильно разжала пальцы, обняла ими плечи.
— Не знаю… — Павел Дмитриевич вздохнул. — Я сотню раз задавал себе тот же вопрос. Когда мы с Кирой поженились, не было никого счастливее нас. Жизнь казалась праздником. Мне нравились все ее капризы, все ее сумасбродные желания! Полтора месяца моего отпуска мы провели на море, потом я ушел на четыре месяца в плавание. Вернулся и мы с Кирой стали ждать Лику. Точнее, она одна. Я, побыв с нею три недели, снова ушел в море зафрахтованным рейсом: ребенку нужно было многое: квартира, няня… Так мне казалось. Это потом я понял, что на самом деле нужно было малое: я, Кира, бабушка… Но я был моряком. Это была моя профессия, море жило в моей душе, как я мог оставить дело, которым дышу? Да Лика никогда и не просила меня об этом. У нее самой в глазах плескалось море. Она безумно радовалась любой безделушке, кукле, что я ей привозил, моим рассказам, теплу моих рук… Кира… С Кирой все было не так. Она не умела заботиться, восхищаться, просто любить. Не меня. Зачем именно — меня? Я был согласен и на второй план. Хотя бы — жизнь, Лику, свой дом! Кира же всегда воспринимала все иначе: это не она, а жизнь должна была любить ее, восхищаться ею, преподносить подарки!
