Оказалось, что комната, снятая незадорого и надолго, у ментов была на учёте, что хозяева, люди тёмные, что-то вроде бы натворили и куда-то быстро исчезли.
Чем запретным они занимались, в чём конкретно они провинились, что за люди были такие, – совершенно сейчас не помню.
Был куда страшней и существенней тот нелепейший факт, что именно из-за них, ни за что ни про что, пострадал мой хороший друг.
В милиции на Ворошилова навешали чьё-то дело.
Так случалось в прежние годы.
Легче лёгкого для милицейских, при чинах, при погонах, властей было в чем-нибудь очень серьёзном обвинить ни в чём не повинного, да ещё и к тому же творческого, беззащитного человека.
Опять-таки и разыскивать действительного преступника, поскольку был заменитель найден ему, не требовалось.
Галочку там, у себя, в канцелярских своих бумагах, поставили – вот и всё.
Видимость проведённой с успехом, большой работы.
Привычка типично советская – в типично советской, с подменой одного другим, ситуации.
Имитация. Подтасовка.
В случае с Ворошиловым это произошло потому ещё, что художник, не удержавшись, высказал провязавшим его ментам всё, что о них он думал, всё, что считал для себя необходимым сказать.
Их реакция на слова, прозвучавшие, как набат или гром среди ясного неба, оказалась незамедлительной.
В русле мраком покрытой, подлинной, – а не липовой, показной, для отчётов, для планов, – жизни учреждения, в нашем народе, понимавшем всё, нелюбимого, учреждения – порождения всей советской тогдашней системы.
И менты – случай выдался – просто отыгрались на Ворошилове.
Ага, мол, художник? Ишь ты, поди ж ты! Абстракционист? Или кто там? Нигде не работаешь. Тунеядец, значит? Бродяга?
Так ты ещё и возникаешь?
Ну, тогда получай сполна!
Его из ментовки отправили прямо в тюрьму. В Бутырки.
Распрекрасное выбрали место для воздействия – в лоб – на психику – что там чикаться с ним, церемониться? – задавить! – и на душу художника.
Традиции – были. И – навыки. И – методы. Вон их сколько!
Такое местечко, где, хочешь не хочешь, а призадумаешься о справедливости в жизни.
Особенно в той, что во мгле затянувшегося бесчасья проходила в нашем отечестве.
За что? – вопрос этот глохнул в пространстве тюремной камеры.
Вины отсутствие полное – доказывать было некому.
Ворошилов, однако, упорствовал.
Его Козерожье упрямство взыграло с невиданной силой и сказалось по-новому в этой трагической ситуации.
Пробудилась в нём воля – и крепость необычную обрела.
Ни за что не сдаваться! Держаться!
