Ворошилов ответил:
– Сойдёт.
Собрались уходить иностранцы.
– До свидания!
– До свидания!
– До свидания, добрый русский богатырь! Спасибо! Гуд бай!
Ворошилов – их проводил.
– Приходите ещё. Буду рад.
Ворошиловские знакомые, наблюдавшие процедуру иностранных приобретений и даров ответных, сказали напоследок художнику щедрому, провожать уходя привезённых покупателей:
– Ты чего?
Выразительно покрутили у висков своих пальцами:
– Спятил?
И добавили:
– Ну, ты даёшь!..
Ворошилов от них отмахнулся, как от мух:
– Ничего! Прорастёт!..
Все ушли. Захлопнулась дверь.
Ворошилов – на деньги взглянул заработанные:
– Жить можно!
И – опять приложился к бутылке, сделав только один глоток.
Остальное – оставил на утро.
Заварил себе чаю покрепче. Подождал, пока настоится. Всласть напился. Вот это вещь! Не чета какому-то виски.
Взял бумагу, мелки цветные. Помаленьку стал рисовать.
Впереди были – вечер и ночь.
До утра – было времени много.
Все сомненья и страхи – прочь.
Мир – велик. Жизнь прекрасна, ей-богу!
Надоело уже – кочевать.
Надо – комнату где-нибудь снять.
Надо – снова работать. Надо.
Труд – спасенье. Выход из ада.
И – нашлась наконец-то комната. В коммуналке. И то хорошо. И на том спасибо судьбе. Да и сдавшим её хозяевам.
Было это – везением. Явным. Несомненным. Но и заслуженным. Вот и с комнатой – повезло, безусловно. Хвала везению!
Вообще, коль на то пошло, если вдуматься, было похоже, что пора испытаний всяческих и весьма тяжёлых периодов остаётся уже позади, там, в былом, – и теперь начинается в невесёлой его, сумбурной и действительно сложной жизни, наконец, полоса везения.
В принципе, это, как водится, следовало бы отметить.
Всё тогда отмечать полагалось.
И тем более – очевидное, вот, смотрите, судите сами, каково оно нынче, – наличие, для художника, для творца, для скитальца, в недавнем прошлом, а теперь – человека с комнатой, пусть и снятой, на время, пусть, но зато ведь в Москве, не где-нибудь, это важно всегда, – везения.
И Ворошилов надумал устроить в снятой им комнате и хорошенько отпраздновать желанное новоселье.
К делу он подошёл обстоятельно, со всей возможной серьёзностью, с той, врождённой, видать, добросовестностью, которая в нём проявлялась, не всегда, иногда, но всё-таки проявлялась – и отдавала всегда, обычно, имеющей негаданное продолжение, последствия, да такие, какие вообразить невозможно было заранее, и очень уж бурное, прямо-таки стремительное развитие, этакое сплошное, непрерывное ускорение, движение по нарастающей, – хозяйственностью, такой, как он её понимал.
