Все это проговорил Коробков. Сказал, поморгал глазами и сам вроде бы застеснялся сказанного. Молчун он, бухгалтер Коробков Дмитрий Максимович. Редко из него слово выжмешь. Лысоватый, в очках, ямочка на подбородке, всегда выбритый, предупредительный, слова грубого не скажет.
— Поговорю с ним, только сомневаюсь, что он согласится. Семья у него большая, если кто из детишек проговорится, через час все село знать будет. Немцы за раненого небось по головке не погладят, очень просто к стенке прислонить могут.
— Сходить надо, — согласился Свиридов. — Может, и правда медика приведешь. Если не будет соглашаться, ты ему вот что пообещай. — Он расстегнул ремешок, снял наручные часы. — Хорошая машинка, нынешней весной купил. Кого возьмешь с собой?
— Я пойду, — сейчас же вызвался Гусев.
— Сиди, балабол, — остановил его Хижняк, — болтливый ты шибко, аж уши от тебя болят. Коробков, сходишь со мной?
Дмитрий Максимович ничего не ответил, лишь пожал плечами.
— Ну вот и договорились, — расценил его жест как согласие спрашивающий.
Когда они ушли, в землянке на несколько минут воцарилась тишина, потом Гусев вполголоса затянул песню про молодого вора, который тоскует за решеткой и которого на свете никто не ждет. Голос у чего был жидкий. Его бесцеремонно оборвал Рогозин.
— Заткнись! Воет, как резаный…
Он поворочался на соломенной подстилке, потом, потягиваясь, окликнул Никиту Болдырева.
— Эй, ты, как там тебя… — он добавил непечатную кличку, — расскажи, что ли, как в штаны напустил, хоть посмеемся.
Болдырев не ответил.
— Ты, Никита, возьми фляжку да сходи за водичкой, а?
Рогозин откровенно искал, к кому бы придраться.
— Хочешь пить, сходи сам, у меня ноги не казенные, — тихо, почти себе под нос, пробормотал Болдырев.
— Сходишь! Как миленький, а ну шевелись, требуха!
Тот снова проворчал себе что-то под нос, но поднялся и попросил у Свиридова:
— Дайте фляжку, пойду…
Рогозин не сомневался, что Вениамин сейчас вмешается и поменяет роли. Он приготовился к этому, но старший подозвал Гусева.
— Виктор, вот складной нож, пойди нарежь бересты для растопки.
По всем воровским «традициям» Витьке следовало поддержать вора в законе. Но Свиридов не дал ему времени на раздумье, сунул лезвие и обратился к Никите:
— Пойдем, запасем дровишек. Надо как следует одежду высушить.
На зачинщика он не обращал внимания, как будто его вообще не существовало. Пока они ходили за дровами, Рогозин злился и ворочался на жесткой подстилке.
