Особенное раздолье для los bandidos наступило в недели безвластия в сентябре – начале октября, когда la Polizia уже исчезла, а la Militia – Муниципальная Народная милиция – еще не была сформирована. И еще не вступило в силу упрощенное правосудие. Туристы тогда еще были – и ошалевшими глазами смотрели на кумачовые флаги и объемные голограффити с портретами Панчо Вильи, Бенито Хуареса, других мексиканских революционеров, а заодно Ленина, Троцкого, Мао, Эрнесто Че Гевары и Симона Боливара.
В сети и Д-реальности, пока те еще работали, тогда тоже творился настоящий карнавал.
«¡Viva México! Viva la revolución! Libertad! Igualdad! Hermandad!» – висели в воздухе, кружились и неслись со всех сторон лозунги.
Повстанцы, среди которых было немало женщин, – в камуфляже, уже без черных масок, – пели песни, обнявшись, и пили все, что горит. Делали селфи, увешанные оружием и гранатами, обмотанные допотопными патронташами и пулеметными лентами. Оружие было разное – от самодельных пистолетов из металлолома до тяжелых снайперских винтовок.
Максим хорошо понимал их радость. Больше не надо было прятаться по джунглям и горам, скрываться в гетто, цепенея при свете фар и прожекторов, или свисте пролетающего за окном дрона. И каждый день хоронить товарищей, до которых добрались paramilitares и их кибернетические помощники.
Он не застал начальный этап войны. Прибыл, когда каша уже заварилась и чаша весов начала склоняться на сторону революции.
А сегодня в глазах рябило от красных нарукавных повязок, красных косынок и бандан. Алые знамена вились как паруса над подразделениями, которые в открытых грузовиках проезжали по улицам. Пешие бойцы палили в воздух, маршировали или просто валили толпой. Они еще не осознали своего превращения во власть.
И всем им было не до turistas. Впрочем, туристы и сами спешили убраться из ставшей опасной страны.
Максим слышал репортажи BBC и «Reuters» про массовое мародерство, разгромленные банки и ювелирные магазины, но считал это клеветой. Он знал одного парня в отряде, который полушутя сказал про свое отношение к женщинам из враждебных классов: «Разве ты у торта спрашиваешь согласия, прежде чем его съесть?».
Но на практике за такие художества карали. Несколько человек были расстреляны, невзирая на предыдущие заслуги, и он сам видел их трупы с табличками «Infamia» – «позор», приколоченными гвоздями. Конечно, к герилье, как к любому народному движению, присоединялись отщепенцы и накипь со дна котла. Но кто эту накипь породил, если не старый режим?
