Девчушки прыснули:
- А если лектор, ты коня сначала останови!
- Не могу, - почти жалобно сказал Егор.
Тогда одна из девушек крикнула:
- Тишка! Ко мне!
И конь остановился.
Егор слез с коня, стащил мешок, надел очки.
- Вы правда лектор? Извините. А я завклубом - Надя. - А потом не удержалась, улыбнулась: - А кто же вам такого шелапута дал? Тишку у нас во всех деревнях знают.
Надя мало походила на заведующую клубом, - раскрасневшаяся от пилки, в лыжном костюме, носик, как назло, легкомысленно вздернут.
Вечером в клубе была лекция. Слушали внимательно, задавали вопросы, одна бабка спросила:
- Значит, с Америкой мы войны не поимеем?
- Не поимеем, - весело сказал Егор. Все засмеялись и, шумно двигая стульями, стали расходиться.
Надя сидела всю лекцию в первом ряду, шикала на тех, кто разговаривал, и проникалась к Егору уважением: "Ну, немножко постарше меня, а сколько знает!" Она переоделась перед лекцией и в зеленом модном пальто выглядела почти красивой.
После лекции она подошла к Егору и сказала просто:
- Вот ведь вам сегодня через Волхов не перебраться. Можете у нас ночевать.
Надя жила вдвоем с матерью, но в этот день мать отправилась по делам в райцентр и там застряла.
Наде нравилось быть хозяйкой. Она нащепала лучины, разожгла самовар и через полчаса пригласила Егора к столу. Они сидели за деревянным столом, пили из граненых стаканов чай, и лоснящийся пузатый самовар придавал их чаепитию какую-то торжественность.
Егор рассказывал о своей студенческой жизни, оживленный, веселый, и он совсем перестал быть для Нади лектором из Ленинграда, а все больше становился Егором, хорошим парнем, ну, которого она чуть-чуть помоложе. Она тоже что-то рассказывала, смеялась и время от времени, вспоминая о своих обязанностях хозяйки, бегала в погреб или на кухню. И вдруг, сама того не ожидая, спросила:
- А девушка у вас есть?
Егор замолк на миг и сказал серьезно:
- Нету.
И у Нади перехватило дыхание, она смутилась, покраснела и растерянно прошептала:
- А варенье смородиновое забыла поставить...
Наде казалось, что какая-то невидимая стена, вырастает между ними: и в разговоре уже не было той легкости, и сама она вдруг новым взглядом увидела лицо Егора - чуть припухшие губы, бледный шрам у левого виска, родинку на щеке.
Она постелила Егору спать на печи, а сама легла в соседней комнате на кровать матери. И всю ночь не спала, слушала, как шевелится он во сне, как, откинув руку, стукнул в тонкую перегородку, как перевернулся на бок. А когда под утро задремала, то увидела Егора, мчащегося на взмыленном коне прямо к ней. Что она чувствовала, она, наверное, никогда не могла бы выразить словами, но это чувство было прекрасным и словно несбыточным.
