Он, конечно, не исключал, что между «дурачком» Тормасовым и Людмилой могут быть какие-то тайные шуры-муры. Банальный флирт – не более. Он ведь слишком хорошо знал свою жену, – она вроде никогда не подавала даже малейших признаков того, что ее попутал бес похоти… Да и к сексу она относилась бесстрастно, как к дежурной работе… Стыдно сказать! Когда в домашней спальне он просил жену занять его любимую позу, она делала это как одолжение, и неизменно при этом повторяла слова своего любимого Набокова: «В сексе людей есть животность»…
Гаевский посмотрел на сидящую рядом жену. Она болтала о какой-то Берберовой со старичком Засуличем с ее кафедры – дедушка только что приехал из Парижа, где читал лекции в каком-то третьеразрядном университете. Он сильно грассировал и, пристукивая вилкой по краю тарелки, говорил:
– Бегбегова вгет! Она часто смешивает подлинные факты со своими фантазиями! Это литегатугное шаглатанство!
В те минуты захмелевший Гаевский любовался женой. И тонко ухоженное лицо, и затянутая в тайный корсет фигура Людмилы – все было в ней в том зените спелой красоты, которая дается женщине, разменявшей пятый десяток. «И это все мое», – подумал Гаевский и ухмыльнулся от этой своей мысли эгоистичного собственника. Он вдруг почувствовал, что в нем просыпается вожделенное мужское чувство к жене. В тот вечер она казалась ему особенно заманчивой, – все в ней было на пике расцвета… В ту минуту Гаевский подумал и почувствовал, что уж в эту ночь она от него не отмажется…
И все же мысли про ее шуры-муры Людмилы с Тормасовым вдруг стали пробуждать в нем чувство ревнивого охотника. Ему нужна была его законная добыча.
Он опустил руку под стол и положил ее на теплое бедро Людмилы. Она удивленно взглянула не него и убрала его руку.
– Что с тобой, да что с тобой?! – говорила она ему в домашней спальне, когда он со страстью нетерпеливого любовника раздевал ее, – дай же мне хоть в душ сходить!
Он снова разминал своими губами ее непослушные губы, пахнущие вином. И в какой-то момент что-то случилось с ней, – губы ее вдруг вспыхнули теплой податливостью, она стала целоваться с ним с какой-то хищной и одновременно нежной страстью, – так, как это может делать опытная женщина, уносящая свою душу в рай необузданных чувств.
– Хочешь, я на коленки встану? – тихо сказала она, – ты ведь обожаешь такую позу.
– А как же Набоков? – насмешливо бросил он, любуясь зрелой и прекрасной попкой жены, облитой слабым светом мелькавшей за окном неоновой рекламы ресторана «Ишак».
