— Переменял панталоны ей…
— Все ей переменял, трогал всяко.
Они уставились друг на друга с прежней радостью, словно и не было никаких восьми лет, — но они были и очень чувствовались, и это была уже не игра, а игра в игру.
— Они едут в сторону Мтацминды. Но тут Софико начинает замечать, что вот уж пошли окраинные улочки, и вот уже они миновали телебашню, которой не было, конечно, но она уже угадывалась, и понятно было, что едут они вовсе не в центр города и не к великому музыканту. Она ощущает смутное беспокойство. Карл Иваныч сидит напротив, глядит в окно, он неподвижен, голова оперта на скрещенные руки, а те, в свою очередь, на серебряный набалдашник трости.
— Боже мой! Что же он будет делать этой тростью!
— Ничего, это отвлекающая деталь.
— Куда же мы едем, Карл Иванович? — прошептала Катька с грузинским акцентом. — Куда вы везете меня? Помните, если вы решили меня похитить или учинить мне какое-то иное зло, мой жених, князь Тавиани… сделает с вами такое…
— Молчи, девочка, — спокойно ответил Игорь с тем же грузинским акцентом. — Пожалуйста, молчи.
— Ах, почему это я должна молчать, интересно! — пискнула Катька.
— Молчи, женщина, — сказал Игорь веско. — Потому что это я — князь Тавиани.
Признаться, этого она не ждала. Он не разучился ее удивлять.
— Какого же это хрена вы князь Тавиани? — спросила она и подбоченилась.
— Слушай мою команду, в смысле мою историю, — сказал Игорь, не поднимая глаз и размешивая соль в хаше. — Когда-то давным-давно молодой и глупый князь Тавиани познакомился в Петербурге не с теми людьми и вошел в опасный кружок. Они были молодые фурьеристы, ничего серьезного. Князь Тавиани перед ними форсил, поил грузинским вином и клялся, что его поддержит вся Мингрелия, что у него там в любом кабаке, то есть духане, все свои, и Кавказ поднимется и отделится, и все вместе мы опрокинем ненавистное самодержавие! И вообще — бахахи цхалши хихинебс! — он вскинул кулак. — Конечно, он врал. Он совсем не знал родную Грузию. И все эти люди не верили ему. Но среди них был осведомитель! — он многозначительно поднял брови. — Очень возможно, это был тот самый русский писатель, который всю жизнь писал про подпольных типов. Между прочим, большая сволочь.
— Он не был осведомитель! — вступилась Катька. — Он был прекрасный человек! Ты знаешь, что за ним был надзор до конца дней? Он знал, что его письма вскрываются, и нарочно писал жене подробно про то, как любит ее всю и в особенности один предмет, и как он хотел бы вдумчиво целовать именно этот предмет.
