— Касаткина?
— Ну да. Дочь русского генерала и тифлисской красавицы. Была такая Мэри Галаташвили, любимица всего Тифлиса. Теперь она уже двадцать лет как жена генерала Касаткина. Сын Александр, дочка Софико.
— Она виртуоз?
— Почему сразу? Ей пятнадцать лет.
— «Метель» — сложный этюд. Его Кисин играл в этом возрасте.
— Да? Просто я других не знаю.
— Ну, пусть виртуоз. Так даже интересней.
— Карл Иваныч хотел в очередной раз прервать Софико после особенно грубой ошибки, но пожалел девушку. Он окончательно понял, что ей не до того, нахмурил седые брови, поджал седые губы…
— Сильно сказано, сильно.
— Катька, ты дура. Ты вечно думаешь о неприличном.
— Почему? Я просто представила.
— Поджал лиловые старческие губы и собрал ноты. «Фам теперь не то того, София Георгиевна, — сказал старик с затаенной горькой обидой. — Та и уроки наши скоро окончатся навсегда, не будем омрачать прощание. Старый Карл Иванович больше не нужен вам, вы станете замужней женщиной»…
— Карл Иваныч! — воскликнула Катька, состроив самую умильную рожу. — Старый, добрый Карл Иваныч! Поймите, у каждой девушки только раз бывает помолвка…
— Та, та, — сказал Игорь, мрачно кивая. — Mädchen… Verlobung… Уже какой тут может быть старый Лист, старый Карл Иваныч… Ну, прощайте, дитя мое. В четверг у нас последнее занятие, и я готовлю вам сюрприз… да, eine Überraschung! Теперь же мне пора. — И Карл Иваныч, морщась от подагрических болей, поспешил на первый этаж, где княгиня Мэри отдавала поварам очередные распоряжения.
— То есть помолвка уже назначена?
— К настоящей тифлисской помолвке готовятся за неделю. Там одних цыплят знаешь сколько замариновать? И сколько они еще маринуются до кондиции? Касаткины не могут ударить в грязь лицом. На свадьбе будет весь Тифлис. Девочку выдают за князя Дадиани.
Принесли сациви, Игорь начал есть, и Катька вспомнила, как он ел тогда — рассеянно и без всякой охоты. Теперь появилась какая-то жадность. Плохо будет, если он испортится к старости. Все вокруг портилось очень быстро, и ей приятно было думать, что он там у себя, непонятно где (весть о его отъезде дошла до нее с полугодовым опозданием), остался хорошим. Она никогда не думала о нем со злостью, никогда, кроме разве что самых первых месяцев, когда иначе было попросту не выжить: прижечь, залить спиртом, засыпать пеплом. Теперь, собственно, уже и шрама не было видно — или, правду сказать, был один шрам во всю душу, не только от Игоря, вообще от всего.
