Однажды я даже почти въявь увидел нечто подобное. Это было в первый же вечер по приезде в Киев. После суматошного дня, в течение которого я то как маятник мотался между Октябрьским дворцом, где начинала разворачиваться книжная выставка, и гостиницей, где находился штаб Декады, то, отправлялся в другие организации, от которых зависела наша дальнейшая работа, — наконец к вечеру в полном изнеможении добрался до своего номера и не раздеваясь рухнул на постель. И тут с улицы донесся отдаленный и быстро приближающийся рокочущий гул — слышались крики, радостный смех многотысячной толпы. Я бросился к раскрытому окну, и у меня захватило дух от невиданного зрелища: со стороны Бессарабки по Крещатику катилась мощная людская волна. Люди кричали, жестикулировали, обнимались, махали руками. Над их головами пылали факелы скрученных в жгуты газет… Пулей вылетев из номера, я остановился у подъезда гостиницы вместе с другими пораженными соглядатаями. Все в недоумении спрашивали друг у друга, что это за манифестация. Наконец выяснилось, что ликование киевлян вызвано только что закончившимся футбольным матчем местного «Динамо» и шотландского «Селвика». Это было какое-то буквально языческое ликование…
Словом, три дня под этим неизгладимым впечатлением выходил я на бурлящий людскими потоками вечерний Крещатик — я словно все еще видел перед собой во всей первозданности продолжение некоего языческого празднества. Я терялся в потоке гуляющих и, словно загипнотизированный, шел, беспрестанно оглядываясь по сторонам и ничего не видя. Потом, делая над собой усилие, выбирался из потока, сворачивал на какую-нибудь другую улицу и шел мимо прекрасных особняков и великолепных скверов. Я шел и не замечал всего этого великолепия. Оно окружало и окутывало непроизвольно, вне моего сознания, потому что перед глазами все еще двигался пестрый людской поток, в котором, словно дразня и маня, несли свои крепкие, пышущие жизнью тела древние язычницы… И я снова возвращался на Крещатик, и снова шел, шел, шел, и снова оглядывался по сторонам, и снова невидящим взором ощупывал крещатиковские тортообразные строения, расцвеченные огнями иллюминации. Среди этого многолюдья я еще острее ощущал свое одиночество. Словно какой-то магнит, не отпуская, держал меня на Крещатике.
Ох, тяжело бороться с соблазном…
А может, и не надо?.. Как бы оправдываясь перед собой, я попытался успокоить себя тем, что, в конце концов, скучно и невыносимо слоняться в одиночку среди такой многолюдности. Но мысль эта терялась, потому что самооправдание здесь было ни к чему, потому что и так было понятно, ради чего я торчу на Крещатике и не хочу уходить отсюда. Постоянно ощущая на себе взгляды гуляющих, я чувствовал, что моя одинокая фигура привлекает внимание. То, что я приезжий, было совершенно очевидно (как, впрочем, все приезжие чем-то отличаются от старожилов) не только по моему ротозейству, но и по приколотой к пиджаку эмблеме участника Декады.
