Осторожно, чтобы не уколоться, мы пощипывали ежевику и клали в рот кисло-сладкие ягоды. Наши губы, пальцы и языки были совершенно черны.
— Я для мамы немного соберу, — сказала Иришка. — А то помните, как смородину в саду снимали, и пан Надворный следил, чтобы никто и ягодки в рот не положил.
— В Булькове партизаны пана убили, — таинственно, словно кто-то мог услышать, поведал я. — А к нам теперь будет наряд полиции на ночь приезжать, Надворного охранять будет. Только партизаны, если захотят, все равно шлепнут.
— Хорошо бы, — искренне вырвалось у Иришки.
— Ладно тебе, помалкивай лучше, — буркнул Венька.
— Дрейфишь, — подначил я.
Венька молчал, и, как всегда, трудно было определить, согласен он или просто не желает вступать в пререкания.
Из стенки окопа я выковырял прихваченную зеленым окислом патронную гильзу, повертел в руках, протянул Веньке.
— Как думаешь, чья, наша или немецкая?
— А я почем знаю, — равнодушно проговорил Венька.
— И знать не желаешь, — разозлился я. — Не знаешь даже, как быть, если расстреливать начнут.
— А ты знаешь? — буркнул он.
— Знаю, — упрямо сказал я. — Убегу.
Спустя много лет я подумал, почему с такой уверенностью сказал Веньке, что убегу. Чтобы раззадорить его или из упрямства, как это бывает, когда мальчишки спорят. Откуда взялась она, эта уверенность, и повлияла ли на то, что я действительно уцелел?!
Венька глядел на рыхлые белые облака, которые медленно проплывали над нами.
— А меня, наверное, убьют, — как-то отрешенно проговорил он.
Мне стало не по себе от спокойной категоричности, с какой Венька предрекал свою судьбу. Аж мурашки пошли по телу. Хотелось заорать на него, за покорную беспомощность, которой он не скрывал. Но был он невозмутимо спокоен, так спокоен, что вряд ли мои слова возымели бы на него какое-либо действие.
— Ты считаешь, что все уже кончено и наши никогда не вернутся? — в упор спросил я.
— Нет, почему же? Придут наши, только нас уже не будет, постреляют нас немцы.
— Конечно, если сидеть и ждать, непременно постреляют. Давай уйдем в лес, партизан встретим, — уже в который раз предложил я.
Венька отрицательно покачал головой, глянул на меня, лениво моргая густыми черными ресницами.
— Я не оставлю маму, что будет с ней, то и со мной.
Мне приходилось часто слышать эту фразу от разных людей. Я не знал, чего в ней больше — преданности или смиренной покорности.
Вернулась Иришка, которая бегала загонять коров. Мы не заметили, что возле нас стало совсем тихо, коровы потянулись из перелеска. Здесь почти не было травы. На песке меж сосен росли только какие-то желтые цветы с бархатистыми жирными листьями, но коровы к ним не прикасались.
