Наверху было тепло, как ни в чем не бывало мерцали звезды. Освещая двор и прилежащие дома, вспыхивали ракеты. Шипя и разбрызгивая искры, они описывали дугу и гасли в отдалении.
Утром у подвала возникла дворничиха Пашка. Сказала, что лучше бы нам поскорей убраться отсюда.
Разбитых машин у ворот не оказалось. Их оттащили в сквер напротив, чтобы не мешали движению. По мостовой нескончаемым потоком двигалась немецкая техника: бронетранспортеры, огромные грузовики, мотоциклы.
Клубы синевато-серого дыма от солярки висели над улицей, въедались в глаза.
Сперва мы намеревались зайти к себе домой, но около дома толпились немецкие офицеры, другие, раздевшись до трусиков, хохоча загорали на балконах.
Напротив, у городского театра, фашисты расположились прямо на траве газонов, закусывали, или, подмостив под голову ранцы, валялись, наигрывая на губных гармониках своя песенки.
Но более всего в ту минуту меня поразили барельефы Пушкина, Гоголя, Толстого на театральном фасаде. Их установили несколько месяцев назад, и сейчас они ужасали своим мирным несоответствием. Было как-то не по себе, что знакомые с детства, дорогие для нас, почти священные лица из своего столетнего далека угодили вместе с нами в эту страшную реальность, вынуждены смотреть, как и мы, на чужих, нахальных пришельцев.
С раннего детства я был заядлым театралом. Однажды, когда мы жили еще в Куйбышеве, сестра взяла меня на дневной спектакль. С тех пор театр стал моим самым серьезным увлечением. Я безоговорочно верил во все, что происходило на сцене, и, казалось, сам участвовал в происходящем. Возвратившись домой, тут же разыгрывал весь спектакль, переворачивая стулья, развешивал одеяла вместо декораций. Театр для меня был продолжением жизни, а жизнь как бы продолжением захватывающего театрального действия.
Сначала в городке, куда мы приехали, театра не было. Построили его в сороковом напротив нашего дома. Строили в основном красноармейцы. Я толкался среди них и возвращался домой в пыли и известке.
Судьба многих артистов небольшой труппы передвижного музыкально-драматического театра, который обосновался перед войной у нас, сложилась трагически. В первые дни фашисты расстреляли народного артиста Грибанова, того самого, что играл Попандопуло в «Свадьбе в Малиновке». Я трижды смотрел этот спектакль и смеялся до коликов, когда на сцене появлялся Попандопуло. Алексей Дмитриевич Грасов, руководитель нашего драмкружка во Дворце пионеров, пригласил как-то на занятия Грибанова, и я его не узнал. Бьюсь об заклад, что никто бы не узнал, потому что ничего в нем не было от Попандопуло. Серьезное профессорское лицо, большие роговые очки и трубка в зубах.
