— Мне показалось, что это ваш диплом. — Пшивлоцкая с искренним или притворным разочарованием откладывает лист. — Вы такая молоденькая… наверно, прямо из института?
— Да.
— В самом деле? Это ваша первая должность?
— Первая.
— Как интересно. А почему именно сюда? В такие условия?
— По собственному желанию. Я воспользовалась правом выбора, получила согласие — все очень просто.
— Мне трудно это понять.
— Как-нибудь в другой раз я, может быть, объясню вам получше.
— Простите мое профессиональное любопытство. Видите ли, я тоже была учительницей. Поэтому мне хотелось бы знать…
— Врешь! — с неожиданной яростью перебивает ее Балч. — Это я скажу, чего ты хочешь. Ты выясняешь, кого я к себе привел! Это ее беспокоит! — продолжает он, обращаясь теперь к Агнешке. — У-чи-тель-ни-ца! Учила в Хробжицах — пока не выгнали.
— Неправда! — кричит Пшивлоцкая. — Я… по собственному желанию. Замолчи!
В один миг от Лёдиной притворной сдержанности не осталось и следа, косметический румянец погас, побурел на ее бледнеющих щеках.
— Убирайся! Убирайся отсюда! Ты! — Балч подталкивает Лёду к двери.
Они натыкаются на угол железной кровати, и Балч на ходу с яростью отшвыривает ее почти на середину комнаты. Еще минута, и вот хлопает дверь, скрежещет ключ в замке снаружи, с той стороны, вот где-то в глубине дома замирают последние ноты дуэта взволнованных голосов — и Агнешка наконец остается одна. Мерзавец, так и не дал ключа. Агнешка передвигает кровать к другой стене, а роковую дверь загораживает столом, хотя бессмысленность этого поступка очевидна, и только не понятно, плакать от этого хочется или смеяться. А еще нужно заняться Флоксом. Что он тебе сделал, этот страшный человек? Агнешка наклоняется над щенком, прислушивается к его дыханию и быстрым несильным ударам сердца. Пес лежит на боку, напряженно вытянув лапы и откинув назад голову. В щелках полузакрытых глаз еле-еле мерцает мутноватый отблеск света. Ну, наконец-то заворчал сквозь сон — почувствовал ласковое прикосновение. Ничего тебе не будет, песик, отоспишься, ты просто немножко пьяненький. Нельзя нам доверять этому человеку, помни!
Духи Пшивлоцкой, источающие запах ландыша, невыносимы. Надо проветрить комнату. Когда это одеяло успело соскочить с гвоздя? Внезапно Агнешка, словно получив удар в грудь, резко отступает назад. В черном незанавешенном треугольнике скопление призрачных лиц — подсматривают. Под ее взглядом они отпрянули, но в глубине, во мраке затаились, сбившись в кучу, застыв в ненасытном любопытстве. Агнешка превозмогла невольный приступ растерянности. Спокойно, в упор смотрит она на неясные тени, на полуоткрытые рты, на детский нос, расплющенный о стекло и потому отчетливо видимый, всматривается в чьи-то глазницы, которые кажутся вырезанными в уже знакомом контуре лица. Где-то сбоку, в укрытии, отрывисто рассмеялась женщина, смех резко обрывается — и голова Юра исчезает, будто сдунутое в темноту видение. Агнешка, не сводя глаз с окна, делает шаг вперед. Детский нос скользит вниз и пропадает. На одну голову становится меньше, а вот и еще на одну. Пусто. Тихо. Агнешка снимает одеяло, распахивает окно настежь, высовывается наружу. Быть может, то, что она слышит, — затихающий отзвук шагов, а может быть, тревожное биение ее сердца. Легкий ночной ветерок приносит с озера насыщенный мокрой гнилью шум тополей и ив. Беззвездные провалы в небе поглощают еле слышный собачий лай. Всё далеко. Все далеко. Ты. Простил бы ты меня, если б видел, если б знал? Я сама ничего не понимаю. Нет, я не боюсь этого человека. Я начинаю бояться самой себя. Я одна. Взять Флокса, уйти, убежать. Вздор. Как же афиша — я обещала. Глупости, отговорка, не в том дело. У меня першит в горле. Может быть, насморк. Я переоценила свои силы. Не справлюсь. А это мы еще посмотрим. Я ему еще покажу. Только бы он перестал так улыбаться, так смеяться. Пусть улыбается. Спокойной ночи, Стах. И неуловимая мысль перед сном — завтра…
