— А почему я должен его любить? Лёда… ну, значит, его мать, тоже его не любит. И вы его невзлюбите, и он вас.
— Странные предсказания. Откуда такая уверенность?
— А оттуда, что вы меня полюбите. Этого достаточно.
— Бедный мальчик. Чем занимается его отец?
— Играет в шахматы со святым Петром. Он очень любил играть в шахматы.
— Он умер?
— Погиб. В самом конце войны. И то из-за собственной… из-за чрезмерного рвения. Здесь, при штурме того… э-э, замка, собственно говоря, блиндажа. Впрочем, вам это не интересно.
— Мои родители были партизанами. Школьные годы я провела в детском доме. Пан Балч, мне тоже кое-что известно о войне.
— Простите, я не хотел вас обидеть. Черт побери. А вы сами-то откуда?
— Из-под Ранишова, Жешувское воеводство. Вы не знаете.
— Знаю. Любопытно. Как раз над Вислоком я влип однажды в гнусную переделку… Из-за одной такой… очень, хм, простой… Ах, как я тогда еще умел страдать! Как я по-настоящему был еще глуп, глуп… А башка до сих пор побаливает…
Балч покачивает головой, уйдя в свои воспоминания, и с язвительным презрением к самому себе стучит кулаком по лбу. Об Агнешке в эту минуту он как будто забыл.
— Вижу, что вы и себя не щадите. А отцу Тотека вы бросили настоящее обвинение или даже, если я правильно поняла, нечто большее, чем обвинение. Почему? Что произошло?
— Странный вы человек. Женщин подобные вещи обычно не интересуют.
— Меня интересуют люди, среди которых мне предстоит жить.
— Вы спрашиваете о покойнике.
— Он был отцом этого паренька — и это важно.
— Впереди долгая осень, потом зима — хватит еще времени для старых историй. Вы уже не думаете об отъезде.
— Вы это точно знаете?
— Я всегда все знаю. Знаю, например, кто сейчас за нами подсматривает.
— Подсматривает?
— Вот именно. Если б не это, я давно попытался бы вас по…
— Пан Балч!
— Я шучу. Черт побери.
Он отворачивается от Агнешки, смотрит на остатки старой пристани и, нагнувшись, негромко зовет:
— Улина! Уля! Я тебя вижу. Вылезай.
Под досками помоста что-то затрещало. Балч через плечо сообщает:
— Украиночка. Крепкая деваха, хоть голова у нее больная. Лишай, колтун, черт знает что. У коней такого не бывало, не встречал. По этому Тотеку с ума сходит, честное слово. Она его и вытащила. Такая щенячья любовь… Вроде бы…
И громко, тоном приказания, кричит:
— Уля! А ну, покажись! Поди сюда!
Уля выползает из-под помоста. Она смуглая, костлявая, темноглазая. Голова плотно обвязана выцветшим шарфом, мокрое платье облепляет тело. До чего ж худа! Девочка прижимает к себе связанный поясом узелок — мокрую одежду и сандалии Тотека. Значит, на нее намекал Тотек, ее он ждет теперь в каком-то своем тайнике. Уля приближается — боязливо, неохотно, но когда Балч на мгновение поворачивается к Агнешке, швыряет на землю узелок и бросается бежать. Балч кричит ей вслед: «Стой!» — но девочка не слушает его; тогда он молниеносно срывает с плеча моток веревки, размахивается, кидает, и — прежде чем Агнешка успевает удержать его или хотя бы одним словом, одним движением ему помешать — он уже держит Улю на веревке, набросив на нее петлю.
