Я не говорю, что быть женщиной – само по себе мучительное ограничение. У многих это отлично получается. Унизительны только обязательства. Понятно, что быть великой соблазнительницей – это шикарно, если говорить о местных божествах. Фигуристкой – тоже круто. Тем не менее никто не требует, чтобы мы все были фигуристками. Или вот наездницей – в этом тоже есть свое очарование. Но нам не приводят оседланную лошадь, едва только мы успели родиться.
Репортаж на кабельном новостном канале – документальный фильм про девушек из пригорода. А именно про их тревожную тенденцию утрачивать женственность. Мы видим трех девчонок с открытыми, приятными лицами, которые ругаются как извозчики, а одна из них ловит кого-то на лестнице в надежде всыпать ему по первое число. Депрессивные районы, потерянная молодежь, дети, которые знают, что у них шансов в жизни не больше, чем у их родителей, то есть ни шиша. Гнетущие для людей моего возраста картины Франции, ставшей страной четвертого мира. Крайняя бедность, соседствующая с самой бесстыдной роскошью. Но комментаторов беспокоит – причем на полном серьезе, – что эти девочки никогда не носят юбок. И плохо говорят. Это их удивляет, и они в этом искренни. Похоже, они считают, что девочки рождаются среди каких-то виртуальных роз и что они должны вырасти мирными и нежными существами. Даже если они погружены во враждебную среду, где нужно уметь драться, если хочешь выжить. Женщины должны заниматься милыми штучками, поливать цветочки и тихонько напевать. Это и правда все, что их волнует в этом фильме. Понятно, что эти девчонки не имеют ничего общего с теми, кто живет в богатых кварталах, снимается для обложек глянцевых журналов и учится в престижных вузах. Журналист, написавший этот закадровый текст, верит, что для женщин естественно быть такими, как в его окружении. Что у этой женственности нет ни расы, ни класса, что она не сконструирована политически. Он верит, что если дать женщинам быть теми, кем они должны быть, то они естественным и весьма поэтическим образом превращаются в тех, кто работает и ужинает вокруг него, – в белых, буржуазных и приличных.
Я начала укрощать не только свою глубинную природу во всем, что было в ней необычного, жесткого, агрессивного, сильного. Я научилась отвергать свой социальный класс.
Это не было сознательным решением. Скорее расчетом на выживание в обществе. Ограничивать себя в движениях, приучаться к плавным жестам. Говорить медленнее. Отдавать предпочтение тем чертам и манерам, которые не пугают. Стать блондинкой. Исправить зубы. Завести отношения с мужчиной старше, богаче, известнее себя. Хотеть ребенка. Делать как они. После скандала с фильмом. Немножко слиться с обстановкой. Мне нужно было время, чтобы посмотреть, как это будет. Бросить пить. Чтобы сохранить внешность, но не в меньшей степени – чтобы избежать алкогольного растормаживания. И маскулинного поведения, которое с этим связано: не трахаться с кем попало, не хватать людей за плечи, не шуметь, не ржать как лошадь. Я стала вести себя соответственно моей категории, как ее понимали в моем новом окружении. Носить розовое и блестящие браслеты. Я правда старалась как могла, чтобы стать не такой заметной… Это не было нейтральным изменением. Это было осознанное самоослабление.
