Однако ночной вой отдалялся, затихал, глох в лесах, и Чублик даже подумал: а может, это ему спросонья показалось? Может, ничего и не было?
Они уже подплыли к широкой плотине-запруде. Угрюмо вздымались вывороченные колоды, пеньки, корневища, весь этот бурелом, из которого была навалена плотина. Между колодами пряталась присмиревшая темнота, и где-то звенел ручей, сбегая вниз под плотину.
Все трое примолкли, осторожно сошли с челна.
Вертутий взял долблёнку на плечи и сам, крякнув, понёс её наверх, крутым косогором в Верхнее озеро.
А вот и оно, Верхнее озеро. Ещё больше, ещё обширнее, чем первое. И луна тут светила яснее.
Подплыли к мелкому песчаному берегу. И издалека услышали: на берегу что-то ровно, басовито гудело, как гудят пчёлы на пасеке. Это неутомимо, день и ночь, трудилось Вертутиево хозяйство: сотни, тысячи мельниц. Они плескали, перелопачивали воду, пели, тарахтели, фырчали, — и всё это сливалось в густое шмелиное гудение. Вертутий ожил, закашлял, быстрее привязал чёлн и стал поторапливать Сиза: ну как вам, мол, нравится музыка в моих владениях?
Славное место выбрал для себя Вертутий! Под луной сиял высокий холм белого-белого чистого песка. И на холме, который овевали ветры со всех сторон, стоял древний дом, ни с каким другим домом его нельзя было спутать: на дверях, на ставнях, на трубе, на крыше — везде торчали, тянулись вверх ветрячки. Были они разные, большие и маленькие, были и совсем миниатюрные, пели они все тоже по-разному, ведь сделаны были так: одни из деревья, другие из камыша, а ещё другие — из коры, бересты, красного луба, кленовых вертушек, засушенного листа, из желудей. А были тут мельнички даже из ракушек, из большой рыбьей чешуи, из лебединых перьев. И это только те, которыми утыкал Вертутий свой почерневший от времени, немного расшатаный ветрами, дом.
Дальше за домом начиналось царство водяных мельниц. Из песка Вертутий намыл и насыпал под холмом старинные крепости, башни, мосты, прокопал канавы. Из озера пустил в каналы воду и поставил на протоках ровно двести водяных мельниц. Представляете: двести лотков и двести деревянных колёс, которые бьют, крутят, перегоняют вспенённую воду, и это лопотание, этот шум день и ночь не стихают над озером.
И, наконец, величайшая гордость Вертутия — два ряда песчаных мельниц. Сверху узкими желобками сыплется на них чистый, словно просеянный песок, и мельницы с сухим шелестом крутятся, весело гомонят, выбивая золотыми колёсами мелкую песчаную пыль. В полнолунную ночь любил тут посидеть Вертутий, послушать вечный шум воды и песка на берегу и философски промолвить к небу: «Оно, конечно, м-да, если оно, конечно, то…» И скрепить свою мысль солидным покашливанием: «Кхем!»
