— Алимджан! Давно, когда твой отец был жив и торговал по горам, я сажал на седло маленького сына Макая, а теперь ты вырос, и мои волосы стали, как снег.
— Старик снял с головы большой малахай.
— Я ничего не знаю о том, где ты был, расскажи нам что-нибудь новое, потому что дни наши одинаковы.
— Кербалай, — почтительно Заговорил Алимджан, — я мог бы остаться там, потому что эти восемь лет я учился день и ночь.
— О -бо, домулла (ученый), —задумчиво сказал Кербалай.
— Но, я приехал, — сказал Алимджан, — потому, что не мог забыть горных пастбищ с травой выше всадника и горячей долины с белым полем созревшего хлопка. Там люди живут так тесно, как клетки в медовом соту. В одном городе их больше, чем пчел в улье, и живут они друг над другом.
— Значит, у тебя было много друзей, — укоризненно спросил Кербалай, потому что нельзя уезжать от своего друга на всю жизнь.
— Нет, отец мой. Люди там отделены друг от друга каменными стенами и о своих делах разговаривают на ухо. Их так много, что они ничего не знают один про другого. Поэтому твой друг тот, который здоровается с тобой, но когда ты
заболеешь и даже умрешь, он может не придти на твои похороны.
— Так это, значит, правда,— печально сказал Кербалай. — Я слышу это уже от третьего человека.
Начальник .милиции засмеялся, но Кербалай укоризненно покачал головой, и тот стал серьезным.
— Если ты был один, Алимджан, ты должен был помнить о нас, не забыл ли ты коня?
— Отец мой, там ездят все на арбах, которые катятся сами без лошадей. Но я ездил в большой дом, где учатся садиться на коня, и не забыл, чему ты учил меня в детстве.
— Завяжи мне руку, как ты треножишь коня.— И Кербалай без улыбки протянул руку. Япимджан взял шелковый платок, которым был подпоясан сосед-узбек, и, закрутив его в жгут, двумя движениями сделал узел выше кисти. Петля была свободна, но узел закляк, как замок, и лицо Кер-балая осветилось улыбкой. Он ударил по плечу Алимджана и медленно проговорил:
— Я вижу, ты не забыл людей, с которыми рос. Ты теперь один, но я помню старого Макая, и, если тебе будет плохо, приходи ко мне, как если бы ты был моего рода.
Это было усыновление, и Алимджан, взяв руку старика, молча положил ее на свою голову. Снова шумно заговорили все, и пиала водки опять пошла по кругу. Алимджан не сказал Кербалаю главной причины своего возвращения, но многие догадывались об этом. Дочь муллы главной мечети Керманшаха упрямо не хотела выходить замуж, хотя ей было теперь уже восемнадцать лет, и, по местным понятиям, она стала уже старухой.
