Она поняла это только тогда, когда Томуца, все так же пристально глядя на нее, пробурчал нараспев:
— Ага-а-а?.. Про ячейку? Та-а-к… И это секрет?
— Нет! Не секрет, — быстро ответила Мариука, уязвленная подозрением Томуцы. — Пусть завтра утром Никулае придет в клуб.
Никулае исподтишка бросил удивленный взгляд на женщин, но, увидев, что отец стоит все так же хмуро и неподвижно, снова склонился над шкурой.
— А кто пойдет в лес за дровами?
— Завтра, кажется, воскресенье.
— Ну и что? По воскресеньям людям есть не нужно, что ли?
Ана перебила его, обратившись к Никулае:
— Если у тебя будет время, приходи.
Никулае и на это не ответил, но прервал работу и, красный до ушей, рассматривал свои руки.
— Если будет? Не будет у него времени. Чего ему там делать? Он не заведующий! Если б там было что посмотреть, пошел бы и он.
Мариука потеряла терпение. Она сделала Ане знак — пора, мол, уходить. Ана кивнула:
— Спокойной ночи. Мы пошли!
— Да куда вы торопитесь? — равнодушно спросила Лина. — Даже не посидели. Посидите, ведь не за сватами вам бежать.
— К ним сваты сами придут, девушки они красивые, работящие. Дай вам бог здоровья.
— Спасибо, спасибо.
— Ну а теперь доброго вечера.
— Всего доброго!
Они вышли, ослепленные тьмой безлунной ночи. Взявшись за руки, они шли на ощупь, пока не привыкли к темноте.
— Ну, что скажешь? — через силу улыбаясь, спросила Ана.
— Что скажу? Пойдем дальше. Не все такие сосунки, как этот Никулае!
Двор Ромулуса Пашка не был огорожен. Да и двора-то не было. Непролазные заросли терновника и чертополоха подступали к самым стенам. В этих зарослях затерялись курятник, свинарник и стойло, сплетенное из лозняка и обмазанное снаружи глиной. Несколько тропочек соединялись перед дверью в сенцы на вытоптанной площадке — это-то и называлось двором. Большой плоский, почти круглый камень, подпертый четырьмя кольями, заменял стол, возле него торчала высокая рогулина, на которую летом вешали горшки и кастрюли. Каждую весну под окнами расчищался кусочек земли, и девушки сажали там цветы, устраивая нечто вроде садика, который к осени сплошь зарастал чертополохом.
В непроглядной темноте, какая в конце осени наступает рано, Ана и Мариука почти на ощупь пробирались сквозь эти заросли, пока не наткнулись на тропинку, что вела прямо к двери. Они ударились коленками о каменный стол, лбом — о рогулину и постучались.
Им открыл сам Ромулус Пашка. В дверях появилась круглая фигура в просторной, перетянутой широким ремнем рубахе, которая раздувалась при каждом его движении. Мелодичным голосом, какой бывает у много поющих людей, он спросил:
