В доме царило радостное оживление: зарезали овцу, и теперь все семейство было поглощено приготовлением пищи. Распростертая на столе красная туша еще дымилась, наполняя комнату запахом свежего сала. Хозяйка дома, Лина, маленькая сухая женщина с постоянно озабоченным выражением темного морщинистого лица, отрезала большие куски, обваривала их крутым кипятком и аккуратно укладывала в котел, наполовину вмазанный в плиту. Мясо громко шипело, и в воздухе распространялся резкий запах чеснока и подгоревшего сала.
Запахи свежего мяса, чеснока, жареного сала разжигали нетерпение всех домочадцев и подгоняли их. Маленькая девочка толкла чеснок в деревянном блюде, старший сын, Никулае, которого и искали Ана и Мариука, усердно скреб овечью шкуру, растянув ее на палках, связанных в виде двойного креста. Вторая девочка, постарше, просеивала кукурузную муку через крупное сито, чтобы поменьше оставалось отрубей. Другой подросток, присев на корточки возле печки, топориком мелко раскалывал поленья и подбрасывал в огонь тонкие щепочки, чтобы сильнее разгорался. А самый маленький мальчик кричал изо всех сил, суча и ручками и ножками, в люльке, подвешенной к матице.
Появление женщин не помешало семейству заниматься своим делом.
— Добрый вечер! — поздоровались гости.
— Доброго вам здоровья! — ответила Лина и протянула им по очереди шершавую, с вздувшимися венами руку, поспешно обтерев ее о жесткий передник из мешковины. — Садитесь!
— Мы ненадолго. Нам бы с Никулае поговорить.
— С Никулае? А о чем? Нам можно узнать? — грубо и быстро спросил Гаврилэ Томуца.
Его можно было бы назвать маленьким, если бы не плечи, широкие и сильные, и выпуклая могучая грудь. Он упер в пояс свои огромные, с добрую кувалду, кулаки и из-под нахмуренных бровей устремил на женщин подозрительный, беспокойный взгляд.
Никулае не оставил своего кропотливого и ответственного занятия. Когда женщины вошли, он только поднял глаза и сейчас же опустил их вниз, к шкуре, которую осторожно растягивал, стараясь не порвать. Он весь залился краской, но не сделал ни одного движения, которое показало бы, что он слышал, о чем идет речь, и что он имеет свое мнение по этому вопросу.
— Да про нашу ячейку, — смущенно пробормотала Мариука, сбитая с толку неприязнью, прозвучавшей в голосе Томуцы, не понимая, что поздний визит двух молодых женщин — дело странное и неуместное в глазах отца двух подростков — одного восемнадцати, а другого шестнадцати лет, — и что только древний закон гостеприимства не позволил ему высказать то, что он думает.
