— А те двое? — поинтересовался Волков.
— Сто пятый полк, семьдесят вторая пехотная дивизия. Один из них, наверно, собирается стать писателем, дневник ведет, — пошутил Заруба и, достав блокнот, продолжил: — Я кое-что переписал: «Третьего, девятого, сорок третьего. Каждый день воздушные налеты русских. А ночью партизаны. Ночью подорван железнодорожный путь на Мироновку. Вся земля заражена партизанами. Рота разбита. Погибли мои последние друзья — Генрих и Фриц. Положение отчаянное…»
— Мнут им наши бока! — воскликнул Живица.
— Мнут, — улыбнулся Заруба и стал читать дальше: — «Нам выдали фуражки с наушниками. Неужели будем зимовать на Днепре?..»
— Ага! — хитровато прищурил глаза Колотуха. — Эти наушники существенное доказательство, как на судебном заседании. Немцы собираются топить свои печки в землянках и зимой.
— Ваши рассуждения, товарищ старшина, не лишены основания, — кивнул Заруба.
Капитан Петр Заруба обращался ко всем младшим командирам и рядовым на «вы», исключением был лишь Андрей Стоколос, которого мать Петра после трагедии на Пеле в январе сорок второго года считала как бы своим сыном. Она все время вспоминала о нем в письмах. И в только что полученном капитаном Зарубой письме, которое передал ему вместе с газетами дивизионный почтальон, как всегда, спрашивала о нем.
Стоколос просматривал газеты и не вмешивался в разговор.
— О! — вдруг воскликнул он. — Пишет мой знакомый корреспондент Филипп Миронец. Вот послушайте.
Язик, як кажуть, в Київ дальній
Вас доведе і відведе назад.
Але бійці прислів'я славне
Тлумачать ось на новий лад.
Ми вірим, кажуть, в грізну зброю —
Багнет наш в Київ приведе,
І де пройде хоробрий воїн,
Там ворог не сховається ніде!
Де недруг лютий, німець вражий,
Багнет наш миттю розбере,
Він нам дорогу вірну вкаже.
Дорога ця: бійці, вперед!..
Терентий Живица развернул другую газету.
— Здесь тоже стихи. Солдаты-фронтовики пишут.
Із яруг, де чорною пітьмою
Ніч лякливо в простір визира,
Сто смертей вела війна з собою
До крутого берега Дніпра.
— Сразу видно, что это про наш плацдарм, — прокомментировал Василий Волков.
— Конечно, про наш, — согласился Живица и стал читать дальше.
Гнаний страхом, ворон до байраку
У пітьмі стрілою прошумів,
Десь далеко, повен переляку,
Закричав між чорних яворів.
Ми дивились на дніпровські кручі,
І тоді здалось мені, що всі
Переправи ждали нерішуче,
На піщаній сидячі косі.
В нас лицарство предківське воскресло,
Що Дніпро на Січі гартував.
І рішуче плескотіли весла —
