«Дотопаю ли? — терпеливо думала Маняша. — Немножко осталось… совсем ничего. И лопушки… вот они… лопушки уже… Доплюхаю… добегу».
Только в овражке она почувствовала, как запахло гарью. И сразу определила: сухое старое дерево горело. Тряпки пахнут по-другому, жир, мясо тоже имеют свой запах. Одно дерево горело, за это Маняша могла ручаться. Но рассуждать было некогда: крайний дом на улице уже виден и вот он, бугорок… Влезла на него, собрав все последние силы, и увидела красную машину, увидела людей… вроде немного их было. И домик слева увидела. Не справа, а слева. И точно, возле колодца избушка сгорела, совсем близко, напротив Маняшиной… Крыши нет, стоит один черный обуглившийся сруб, забор повален, раздавлен… Лукьян Санаткин сгорел! Над его обезглавленным черным жилищем угарный дымок вился… В Родимушку средь бела дня молния ударила…
3
Санаткины погорели и тогда в Павловском. Но разве Маняша могла думать, что и на этот раз именно дядя Лукьян сгорит! Не мелькнуло об этом мысли, хотя сама же нынешней весной предрекала ему пожар. И не со зла, была особая причина, потому что загорелся уже Родимушка, факт был. Утром как-то дядя Лукьян печку затопил и пошел, беспечный старик, по привычке за своими газетками. Пока ходил, у него из печного чела уголь выпал, сухая тряпка на полу занялась, огонь на занавеску перекинулся, пошло пылать в избе. Хорошо, что сосед как раз на работу шел, огонь в окне увидел. Вбежал в избу, — а дядя Лукьян свою конуру никогда не запирал, — старым полушубком прихлопнул пламя. Тогда и попугала Маняша Родимушку большим пожаром. И как в воду глядела — по-настоящему опять погорел Лукьян Санаткин!
— Да батюшки! — выдохнула Маняша.
Проворные пожарные в своих касках и брезентовых куртках играючи скатывали в рулоны брезентовые шланги. Одна красная машина уже разворачивалась посреди улицы, попугивая зевак звоночками. Люди теснились к заборам. Маняша и у себя под окошком увидела толпу. Оттуда как будто доносился смех. Сначала Маняша подумала, что ослышалась. Смех на пожаре? Этого на Руси отродясь не бывало. Плач, крики, старушечий вой — другое дело… Но сейчас Маняша ушам не верила: из толпы, сгрудившейся у нее под окном, явственно слышался смех.
«Господи, — с испугом подумала она, — уж не сон ли? Может, сплю и это мне снится?..»
Маняша обвела взглядом машины, пожарников, обугленный остов Родимушкиной избенки, людей, сбежавшихся на пожар. Вспомнила о смерти Пашки Кривобоковой. О том, как сидела на берегу речки и разговаривала с рыбкой. Не сон ли?
