Грузовик въехал в ворота и скрылся за ними. В вершинах лип зашумел ветер, словно хотел что-то сказать Маняше. Она подняла голову, прислушалась. Волнуя листву, ветер побежал дальше и смолк. Мелькнул около лица и упал к ногам пожелтевший лист.
«Август кончится, осень настанет… а там и зима скоро», — почему-то подумала Маняша. Она почувствовала грусть.
«Вот прибежала… А что стоять? Идти надо».
Но с места она не сдвинулась. Спешить ей было некуда. Какие дела дома? В огороде, конечно, можно бы покопаться, помидоришки собрать. Да бог с ними, успеется, все равно день пропал. Она завтра с утра огородом займется. А сегодня…
Сегодняшний день выпадал из размеренной, с устоявшимися привычными заботами, жизни, и Маняша не знала, на что потратить оставшееся до вечера время, которого всегда как будто не хватало. Домой идти не хотелось. Стоять возле церкви тоже не имело смысла. Скажут, что это тут стоит бабка, кого дожидается. Пора бы и с места сойти. Но куда податься теперь? К знакомым, к сестре двоюродной? Так у сестры была третьего дня. А у знакомых свои дела, что мешать…
«Безделье-то! — неприкаянно озираясь по сторонам, подумала Маняша. — Хуже всякой работы угнетает!»
Конечно, жаль, что она к Пашке не успела. Лукьян Санаткин, старый бес, помешал. Но, с другой стороны, на кладбище она все равно не поехала бы.
Странное превращение, случившееся с Пашкой, вызывало у Маняши недоверчивое чувство, и в нем почти без остатка растворялась жалость к Кривобоковой. Пашка сама перевернула о себе мнение, из черненькой стала беленькой, да правдоподобна ли такая быстрая переделка? В глубине души Маняша не верила Пашке. У Кривобоковой и в повороте к богу была корысть. И, значит, не только старые воспоминания мешали Маняше по-настоящему пожалеть Пашку. А пожалеть бы надо: помер человек. И не старый совсем, молодой, лет на двенадцать моложе Маняши. Помер, не оставив на земле ростков. Как не пожалеть такого!
Размышляя над этим, Маняша сдвинулась с места, незаметно пошла, миновала колокольню, обогнула церковную паперть. Напротив нее виднелись вторые ворота, глубокие, в виде арки. Они вели к речке и когда-то считались центральными. Народ через них ходил а церковь. Теперь отсюда был выход к железнодорожному поселку. Он виден был на другом берегу, стоял в зелени. Туда Маняша ходила к своей двоюродной сестре, а сейчас шла просто так, не зная цели.
К монастырской стене с ее наружной стороны прилепились домишки. До войны тут к городу примыкала целая деревенька, по берегу тянулись фруктовые сады. В войну полдеревни сгорело. Возвратившись из Вязников, Маняша застала лишь три или четыре дома да десятка два старых яблонь. Дома перестраивали, обновляли, а о яблонях не заботились. Деревья сохли одно за другим, и теперь осталась одна-единственная яблоня, на самом берегу. В прошлом году она еще уродила. Маняша видела с моста, как мальчишки обивали зеленые яблоки. Под это дерево, под яблоню, она и пришла. Какой-то добрый человек поставил рядышком скамейку. Маняша на нее и села.
