— Я и с Василием твоим однажды повстречался, — подняв голову, сказал Тимоша. — Не писал Василий?
— Нет, — испуганно отозвалась Маняша. — Где же это вам привелось? С Василием… Когда?
— Под городом Ржевом это было. В сорок втором. Осенью, — стал вспоминать Тимоша. — Наш полк одну деревеньку штурмовал. От деревеньки ничего не осталось, печки да и то развороченные. На третий день отбили у немцев мы эти печки, сидим в чужих траншеях. Я засыпать стал. Чувствую, садится кто-то рядом. Посмотрел — Василий Витяков твой. Постарел. Виски белые, щеки ввалились. «Ты, Василий?» — спрашиваю все-таки. «Я, — отвечает. — А это ты, значит, Тимофей?» — «Я самый, — говорю. — Жив?» Он головой кивает: жив, мол, живой пока.
Маняша слушала, затаив дыхание.
— Больше мы ничего сказать так и не успели. Раздался свисток. Я вскочил, — продолжал Тимоша. — А он остался сидеть: команда его не касалась, он был из другой части. Тут по печкам этим немец из пушек ударил. Наш полк вперед пошел. Вот и все, Маняша. Такая у меня была встреча.
— Вскорости его и убило, — прошептала Маняша.
— Там, под Ржевом, много тысяч полегло. И слева и справа — вокруг снаряды рвались, кого осколком, кого кирпичом, а у меня — ни царапинки, — усмехнулся Тимоша. — Вот как бывает. Но, видно, не от пули, не от осколка умереть на роду мне было написано. Кому какая судьба. Каждый свою жизнь прожить должен, Василий прожил свою, ты свою, я тоже свою. Да, о чем я тебе рассказывал? — спохватился он. — Вроде бы как собрался в сорок шестом в Павловское. Думал, хоть недельку погощу. Куда там! Председатель, когда узнал, что еще один мужик приехал, хоть и безногий, от радости напился со мной, говорит: не отпущу, ты отсюда родом, тебе здесь и жить. А мне того и надо было, Маняша. — Тимоша глубоко вздохнул. — Вот так и возвратился. И живу. Я и бригадиром работал, и конюхом, а теперь вот на спокойной работке — скотину пасу. Я на пенсию тоже вышел, Маняша.
— Один живете, Тимофей Емельянович? — спросила Маняша.
Она думала, что Тимоша сам скажет, и ждала с нетерпением, когда он заговорит о семейной жизни, но Тимоша не спешил касаться этой стороны, и Маняша не выдержала и сама спросила.
Тимоша снял с плеча кнут, — а то все держал, — переступил с ноги на ногу. Он не спешил с ответом, и Маняша поняла, что ее вопрос неудобен для него. Что-то мешало Тимоше ответить сразу, как отвечал он на все ее предыдущие вопросы.
«Неужели так и коротал жизнь в одиночку?» — мелькнуло у Маняши. Больно было бы ей это слышать.
