Зимой Василий все время жил в городской казарме, а в конце мая, когда прошли теплые дожди и леса обрядились густой листвой, Василий с отделением солдат поселился верстах в двадцати от города. Теперь Василий появлялся в городе редко. Еду солдаты сами себе готовили. Сами и стирали белье. Жизнь у них там была вольная, лесная. Сутки дежурили, сутки отдыхали, сутки работали в своем хозяйстве. Командиру, то есть Василию, было немного похуже. На командире лежала ответственность. По дороге проезжало начальство, случалось, что и большое. Один раз проследовал какой-то маршал. А генералы ехали сплошь и рядом. Могли и проверить. Поэтому командиру, го есть начальнику контрольно-пропускного пункта, приходилось быть всегда начеку. Главным было то, чтобы солдат чего не прозевал. От солдата, стоявшего на посту, авторитет Василия очень и очень зависел. Хорошо, что солдаты ему попались пожилые и все добрые и услужливые.
За зиму у Василия втянулись щеки и запали глаза. Губы и нос были синими. Виски посерели от какой-то чудной, вроде бы грязной седины. И весь он, даже после бани, казался грязным и облезлым, как бездомная собака. Но к середине лета от зимнего Василия не осталось и следа. Лицо у него пополнело, морщины разгладились, на кожу лег коричневый здоровый загар. Спрятались скулы, выпиравшие пониже ушей. Даже неприглядная седина и та исчезла в густоте отросших волос. Отъелся Василий, отоспался на свежем воздухе. Он и до войны таким молодым и упитанным не был. Новая жизнь ему пришлась по душе.
Маняша радовалась. Потихонечку, про себя, чтобы не сглазить. Авось, думала, так и продержится Василий еще годок, а там, может, и война закончится. Не век же ей, войне, идти.
Второе военное лето выдалось в тех местах влажным, грибным. Уже в июне стал попадаться людям белый гриб, а маслят да сыроежек было столько, что хоть косой коси. С июля пошли челыши и подберезовики. Из окрестных лесов тянулись вереницы людей с корзинками и лукошками. Брали гриб и прямо в мешки. Везли возами. Над городом целый день стоял сладкий запах грибного супа.
Один раз собралась по грибки и Маняша.
Незадолго перед этим ее вызвали повесткой на ткацкую фабрику, где она когда-то работала, и там сказали, что она, по спискам, старая ткачиха, дети у нее не грудные, мало ли что одна с пятерыми, люди есть, которые живут и потруднее, ничего не поделаешь, надо работать.
К станку Маняша не встала, старик мастер отрядил ее в подсобницы. А это такая работа, что на часок-другой и отлучиться домой иногда можно было, поглядеть, чем дети занимаются.
