— Подскажи, говорит, кого кулачили, когда я тебе колечко совал, — Маняша тоже засмеялась. — Да еще в какой карман — сказать надо. Ишь хитре-ец! Чего он хотел-то хитростью своей, как ты думаешь? Может, колечко выманить?..
— Скорее всего, жизнь свою хотел приукрасить, мама.
— Это как же?
— Да очень просто. Романтической историей. Никто не хочет, чтобы о нем люди плохо думали. А похвастаться, случается, особенно нечем. Вот и…
— Так, может, и Пашка так?
— Может, и так. Хотя, я думаю, все гораздо сложнее. Мы про Кривобокову мало знаем, мама. Жизнь Санаткина была у нас… у тебя, во всяком случае, вся на виду, а Павла жила потаенно…
— Верно. Больно она ко мне в подружки навязывалась, как вспомню! — вздохнула Маняша.
Сын положил на ее плечо руку.
— Кривобокова на свет шла, а пришла… в церковь. Вот как бывает.
— Ты вроде меня осуждаешь, сынок?
Меньшой покачал головой.
— Я говорю только, как непроста жизнь. Скоро судить это легче всего. Жизнь спрямлять мы все мастера. Одно отсечем, другому не придадим значения. А иногда задумаешься…
«Про сон ему не расскажу, не надо», — испуганно подумала Маняша.
— Да нет, — перебил свои мысли меньшой, — дядя Лукьян тоже корысти не искал. Ах, чудак! Ах, лирик!..
— На стакашек-то уж непременно напрашивался, — не совсем уверенно предположила Маняша.
— А мы ему и поднесем, мама. Иди, зови соседа к столу.
— Зачем, сынок? Посидели бы вдвоем. Вдвоем бы поваднее. А то он и слова сказать не даст. Его не переслушаешь.
— То-то и хорошо! А вдвоем мы еще посидим, — сын поднял Маняшу, прижал к груди. — Мама, ты же добрая! Добрая ты, да? Ну конечно, добрая, и дядю Лукьяна тебе жалко. Я уверен, что жалко. Жалко?
— Да, жалко, сынок, — всхлипнула Маняша. — Ну куда он теперь, старый бес? Жил-жил и вот…
Сын поцеловал Маняшу.
— Ну так зови старика, а я пошел бутылку открывать!
6
Лукьян Макарыч Санаткин сидел за столом по-хозяйски, обводил всех торжествующим взглядом.
«Ишь ты, сияет, как начищенный пятак!» — подумала Маняша.
— Попробуй, дядя Лукьян, вот этой рыбки, — потчевал меньшой. — В баночке, видишь?
— Вижу, Серега. Такая махонькая? Пескари?
— Сардины, Макарыч. Не наши. Марокканские.
— Марокканские? Сардины? В песке живут?
— Почему в песке? В Средиземном море.
— Ну вот, — дядя Лукьян торжествующе поглядел на Маняшу. — Я к тому, что Марока эта — страна песчаная. Жить людям там худо. Оттого и Марока. Я в точку гляжу, Серега?
— Бери, бери рыбу, Макарыч. Дай-ка, я сам тебе положу.
— Во, Маняха! Во, сын-то у тебя!.. А! Пра слово. Уважил, угодил. Ну, уважил, угодил! Да мне что? Мне много ли надо? Уваженья маленько — вот и все.
