И главного, основного не знает Александр — любит ли его Марина? Может, он просто ей нравится и не больше того. А уйдет Александр в армию, и непрочное чувство у Марины угаснет, исчезнет.
Имеет ли он право настаивать на своем решении? За ошибку будет расплачиваться не он один…
Но если разговор начат, надо выкладывать всю правду, Александр сказал:
— Это еще не все. Степан Гнеушев требует, чтоб я перешел жить к нему.
— Как это?!
— Он Марину не отпустит. Лучше, говорит, придавлю ее.
— Гос-споди… — охнула мать. — Да он что же — зверь? И звери-то детеныша собой заслоняют…
— Не знаю, зачем ему это, — сказал Александр. — Или страшно, что один останется. Или хочет, чтоб дети и внуки были такими же. Не знаю. Но могу поверить, что Маринку он не пожалеет.
Отец распрямился на лавке, заморгал:
— Значит… ты к нему пойдешь?
— Я не знаю, как поступить, — сказал Александр. — Надо решать, и сейчас же решать, а я не вижу выхода.
В сенях стукнула дверь, чьи-то шаги послышались. Было уже поздно, и тьма на дворе непроглядная, и непогода. Все они обернулись к дверям, удивляясь нежданному гостю.
Марина — в красном стареньком платье, в полушубке с драным рукавом — стояла на пороге, вытирая тающий снег на лице.
— Я пришла потому… — сказала она, — потому… что завтра уже не смогла бы прийти…
Светлеет на востоке небо. Вот и утренний ветерок потянул от леса, дохнуло свежестью, запахом смолы и хвои. Живой шепот родился в кронах деревьев. Лес будто вздыхал, пробуждаясь от ночной дремы.
На пригорке, где разбросана требуха, возникло какое-то движение. Волк? Александр осторожно выдвинул ружье, пригляделся… Нет, это не волк. Сойка с хохолком на голове, с пестрыми крыльями, проснувшись спозаранку, явилась на даровое угощение. Клюнет — и оглядывается кругом. Эх, если заметит на сосне человека, поднимет трескотню на всю округу.
Теперь и шевельнуться нельзя. А в левом боку — ноющая боль, вот-вот она полоснет нестерпимо, как тогда на дороге… Не кувырнуться бы с насеста.
Медленно-медленно Александр отклонился назад, медленно-медленно подтянул ружье. И вдруг вспомнил, что это уже было однажды — вот такое же мучительное движение по волоску, по миллиметру, и надо пересиливать боль, и терпеть, и не качнуть перед собой даже веточку, даже хвоинку… Да, это уже было. Волховский фронт, снайперская дуэль и двадцать второй немец. Нет, уже двадцать третий.
Вспоминать прошлое — это как ягоды собирать. Нагнулся за одной ягодкой, а в глаза бросились и вторая, и пятая, и десятая, и уже не остановиться, все берешь и берешь.
