Все, кроме Рощина, уже отошедшего от огня для ночного дежурства, сидели на своих спальных местах. Грелись.
— Чего не спим, мужики? — спросил капитан, подсев к бойцам.
— Дело такое, — кашлянул Родимцев. — Этот конь в пальто в покое нас не оставит…
Медведев усмехнулся:
— Ну, если вы срочно научитесь улыбаться, а не скалится, когда они тварь свою обрабатывают, и начнёте делать реверансы, то…
— Потапыч, — глаза Якоби лихорадочно блестели: — Хорош наивняк гнать! Здесь дело не в том, будем ли мы поворачиваться и наклоняться. Полынцев — кент неадекватный, ему до фонаря наши реверансы! Ты же видел, как он распахивает эту тварь! У него рожа такая удовлетворённая, блин! И он тебя со свету сживёт за сегодняшний наезд. Мне-то — фигня, выгонят и всё. А я бы и так перекантовался! А вот тебе он жизнь попортит.
— Батон! — Юрий поморщился, — Не нагоняй тоски.
— А чё Батон? — пожал плечами Родимец. — Батон прав. Наша группа давно глаза мозолит своей ненормальностью, Топтыгин всем носы натянул своим ранним званием, а то, что у нас крыша была крепкая, все знают. Да только теперь-то её нет! Перевели полкана, а мы-то тут, как репей на чьей-то заднице. Натираем мозоль на этом месте. Так что всё припомнят, приплюсуют нынешнее, и подгонят под неподчинение. И — всё. Капец. Сроку, может, и не дадут, но уж точно расформируют нафиг.
— Мужики, — Анатолий обернулся на стоящих товарищей, — моё это… Потапыч только из-за меня впрягся. И, если надо…
— Так. Все высказались? — Медведев с размаху припечатал ладонью о колено. — Совещание пленума ЦК считаю закрытым. Всё, братва, — рэг-ла-мэнт! Славян!
— Ась? — Вскинулся Кузнецов.
— Вколешь нашему герою, — он кивнул на Якоби, — что-нибудь такое, чтобы я его пару часов не видел и не слышал.
— Есть.
— Ну, всё, мужики — отбой!
И поднялся. Это значило — всё, больше он никого не слушает. А ещё — не учите учёного, хлопцы. А то худо будет. Товарищи стали молча располагаться на своих местах. Только Юрий подзадержался. Встал рядом с другом, тихо спросил:
— Так какого..?
Медведев вздохнул:
— Юра-сан… Как там, в «Хагакурэ»… «Сделать правильный выбор в ситуации „или-или“ невозможно», да?
— Да, а ещё — «В ситуации „или-или“ без колебаний выбирай смерть», — хмуро отозвался Зубров. — Ты, получается, выбрал?
— Угу. «Я постиг, что Путь Самурая — это смерть», — криво ухмыльнулся Михаил.
Была у Михаила уверенность в том, что это — не конец. Не получился катарсис. Смазалось что-то в момент разговора у костра. Ведь кожей ощущалось, что взрыв не за горами. Чувствовалось, что Полынцев ждёт чего-то… Не был он ни удивлён, ни раздосадован, ни зол в ситуации. Он был готов к ней, а, возможно, и к чему-то большему. Только вот — к чему? Ответ на этот вопрос наверняка бы сохранил нервы обеим командам. И кому думать о таких тонких материях как порывы человеческих душ и стратегии отношений? Правильно — Зуброву, стратегу-психологу-правой руке. Вот и пусть думает!
