В этот вечер они дольше обычного гуляли. У Дмитрия Николаевича было такое чувство, словно что-то надо решить. Какое-то беспокойство накопилось в нем, и он все старался найти ему причину. Потом поймал себя на том, что повторяет: «Мне пятьдесят лет». Ну и что ж, что пятьдесят? Он еще не чувствует себя старым, хотя от многих слышал, что это рубеж. Нет, он человек здоровый и прожил жизнь как надо. Ему не о чем жалеть, не в чем каяться, и старости, право, он вовсе не чувствует. Он такой же, каким был и два, и три года назад.
Правда, событие это отмечалось совсем недавно. Кто-то из гостей припомнил армянскую пословицу: «В двадцать лет учись, в тридцать — женись, в сорок — трудись, в пятьдесят — держись, в шестьдесят — смирись».
Дмитрий Николаевич смеялся, набивая трубку:
— Держусь. Но я еще не прилагаю к этому особых усилий.
— И курить следует бросить, — сказал доктор Беспалов. — Серьезно вам говорю. — И от этого он тогда отмахнулся.
И вот, пожалуй, только сегодня хандра какая-то, тревога…
В окне столовой зажегся свет.
— Пойдем, Рекс, ужинать.
Рексу есть еще не хотелось, но он сделал вид, что рад, — невежливо было показать равнодушие.
В передней, снимая с Рекса ошейник, Дмитрий Николаевич сказал:
— Уехать надо.
Для него самого это прозвучало неожиданно, но он почувствовал облегчение. Словно откуда-то в духоту ворвался свежий ветер. В переднюю заглянула Евгения Павловна.
— А у нас Таня. Раздевайся скорее.
Жена увела в кухню Рекса, лаская его и приговаривая:
— Проголодался пес, пес родной…
Татьяна Павловна, старшая сестра жены, встретила его без улыбки. Он поздоровался, сел за стол, накрытый к чаю, и, перебирая длинными пальцами бахрому скатерти, сказал:
— Мне пятьдесят лет.
— Вот как? — Татьяна взглянула иронически.
Он смотрел исподлобья, морща губы в улыбке. Этот взгляд сохранился у него с мальчишеских лет. Он и сейчас ему шел, несмотря на лысеющее темя и мешочки под глазами.
— Да, тебе пятьдесят лет, — повторила Татьяна с некоторым раздражением и назидательно, словно он был еще мальчиком, достаточно большим, но недостаточно умным.
— Налить вам чаю? — она протянула руку за стаканом, сохраняя на лице выражение высокомерного недоумения, какое он помнил у нее с юности. И это внезапное «вы», и это выражение, бывало, появлялись у нее в обществе молодых людей, если кто-то скажет что-нибудь слишком смелое или противоречащее кодексу ее девичьей морали.
Улыбаясь, он протянул ей чашку:
— Прошу вас…
